Фарт

— Ничего, они молодые! — сказал Сонов. — Молодым все нипочем. У меня сынишка мертвую петлю делал на качелях — да с самого верха вниз головой ка-ак даст! Шесть суток ни бе ни ме сказать не мог. Кровью кашлял. А сейчас отошел, говорит, надо поступать в летную школу, в летчики.

— Я про корову, а он про огород, — сказал Соколовский, махнув на Сонова рукой. — Константин Дмитриевич, неудобно получается. Помните, вы мне делали замечание, что я занимаюсь чужими обязанностями, а теперь мне приходится об этом говорить. Кроме того, как вы не понимаете, мне приходится тянуться за вами, а жена сердится, что я не беру выходных. Войдите в мое положение.

— Некогда брать выходной, честное слово. Так получается, — сказал Муравьев. — Вы начальник, вы и берите.

— Константин Дмитриевич, это смешной разговор. Мы же здесь не театральные герои. Думаете, попали в Косьву, так для вас света, кроме цеха, нет?

— Но, Иван Иванович, это смешно, ей-богу…

— Вот именно, что смешно. Сегодня у вас выходной, прошу пользоваться. У нас теперь здесь много начальников. — И Соколовский покосился на Шандорина, поднимавшегося на завалочную площадку.

Муравьев засмеялся и сказал:

— Дайте хоть с завалочной покончу. Я обещал Шандорину.

Машинист завалочной машины помалкивал, а Сонов, укоризненно качая головой, сказал:

— Константину Дмитриевичу говорили, что вполне можно положиться на механика, так они не слушают.

— Я видел сейчас механика, — сказал Шандорин, подходя к ним, — он сегодня займется завалочной. Дал честное слово.

Отступив на шаг, Соколовский сложил руки перед Муравьевым и произнес трагическим шепотом:

— Офелия, иди в монастырь!..

Муравьев щелкнул его по животу и сказал, смеясь:

— Раз так, я купаться поеду.

— Счастливец, пива выпейте. Сегодня обещали московское пиво привезти, — закричал вдогонку Соколовский, когда Муравьев начал спускаться с завалочной площадки.

У входа на водную станцию Муравьев встретил Веру Михайловну. Она была в желтом платье без рукавов и выглядела еще более привлекательно, чем при первой встрече. Руки у нее были нежные, загорелые, с выпуклыми коричневыми родинками.

— Боже, кого я вижу! — вскричала Вера Михайловна и протянула обе руки, как старому знакомому. — Какими судьбами?

— Я в конце концов не шлиссельбуржский узник. Взял да поехал отдыхать.

— Так я вам и поверила. Вас, наверно, мой супруг погнал. Уж я ему каждый день долблю: «Уморишь нового инженера, уморишь нового инженера».

— Так это, значит, ваши старания?

— А как же! Неужели, думаете, он сам мог догадаться?

— Признаться, я лучшего мнения о нем, чем вы.

— Уже обольстил? Поздравляю. Ни один мужчина не может устоять против него.

Муравьев поморщился. Прошло недели две, если не три, как Вера Михайловна точно таким же тоном говорила о своем муже.

— Хотите купаться? — спросила Вера Михайловна. — Давайте лучше поедем на лодке. Выкупаться можно и на той стороне, там песок. На станции все слишком по-городскому.

— Давайте, — согласился Муравьев.

Навстречу им шла белокурая, полнолицая женщина. Через плечо ее был перекинут мокрый купальный костюм, с которого капала вода ей на платье. Она поклонилась Вере Михайловне. Вера Михайловна сухо кивнула в ответ.

— Кто такая? — спросил Муравьев.

— Местная львица, покорительница сердец, — ответила Вера Михайловна, — за что и получила «Знак Почета» на совещании жен итээр.

— Так это Турнаева? О ней мне уже говорили, — сказал Муравьев.

— Что же вам говорили?

— Действительно, что мне говорили? — повторил Муравьев. — Знаете, ничего, пожалуй, не говорили, но я несколько раз слышал о ней. Сестра ее мужа знатная шлифовщица у нас на заводе.

— Ну, Марья Давыдовна будет познатней. В Косьве это ужасно знаменитая женщина, — сказала Вера Михайловна.

Она выбрала лодку, велела Муравьеву сесть на корму, а сама взялась за весла.

Ветра почти не было, и на спокойной воде отражалось все, что стояло на берегу пруда. По бокам водной станции с криками бегали голые ребятишки, падали в воду, барахтались и снова, как чертенята, выскакивали на плоты.

Вера Михайловна вывела лодку из-за купальни. Теперь стал виден Верхний завод, две старые заржавленные домны, ярко освещенные солнцем, четыре приземистых пузатых каупера старинной конструкции и большая гора доменного шлака. Листы обшивки местами на домнах отстали и поскрипывали в вышине, как старые ржавые флюгера. На противоположной, далекой стороне пруда ровной стеной стоял сосновый лес.

— Вы здесь еще ни разу не были? — спросила Вера Михайловна.

— Нет, — ответил Муравьев.

Она гребла умело, широкими взмахами, не брызгая и мерно поднимая весла, и, когда откидывалась назад, закрывала глаза.

Муравьев смотрел на нее, зная, что она все время чувствует его взгляд и что это ей приятно.

Неожиданно Вера Михайловна засмеялась и положила весла.

— Вы женаты? — спросила она.

— Я разошелся с женой, — коротко ответил Муравьев.

— Ну, и как?

— Живу… — сказал он.