Фарт

— Ну, а как ты думаешь, раз я у них был? Я сюда еле доехал, такой я злой был. «Обижаешь стариков, Петя. Моя старуха сегодня пироги пекла». Чтоб они пропали, эти пироги! Я не могу устоять! — заорал Петя. — Мы железо катать не умеем. Черт знает что! Прямо какое-то издевательство.

— Ну как ты не понимаешь? Старик всю жизнь работал, привык к заводу. Разве ему легко?

— Это я знаю. Ты все думаешь, что я такой непонятливый — простой вещи не могу понять? Ты лучше рассуди, в какое положение я попадаю каждый раз.

— Не ходи есть пироги. Ходи в столовку.

— Да я не могу устоять — понимаешь ты или нет? Он меня соблазняет своими пирогами, как те певички, которые соблазняли греков, когда греки ехали за золотым руном. Придумай ему какое-нибудь занятие. Ты — его дочь.

— Я! Я! Все — я! А сам скандал устраиваешь, что я детей забросила. Общественными делами не занимайся, а старику помогай?

— Я не против твоей общественной работы. Ради бога! Я беспокоюсь насчет Вовки. Ведь он подрастет, на пруд будет бегать. Об этом надо подумать теперь. А что касается папаши, я говорить больше не могу.

— Подыщи ему какую-нибудь работу. У тебя целый завод.

— Какую работу? Склад сторожить? Сама посуди: старику семьдесят четыре года.

— Что с тобой разговаривать! Ты — бесчувственный человек, — рассердилась Марья Давыдовна.

— Поздравляю вас! — сказал Петя в сторону тетки и погладил себя по лысине.

Они сидели уже за столом, на сковороде шипела грандиозная яичница, тетка сосредоточенно уничтожала кислую капусту с клюквой и запивала ее хлебным квасом. Она любила делать зараз только одно дело и на Петино обращение не ответила.

Катенька принесла горшочек сметаны, пучок редиски, усадила Зою за стол — и обед начался.

— Ладно, — сказал Петя примирительно, — телятину мы завтра покушаем.

ГЛАВА XXII

На завод Турнаева пошла на следующий день. Голубое маркизетовое платье, в котором она собиралась идти вчера, было испачкано, его нужно было стирать. Она надела старенькое, из серебристого шелкового полотна, с большими прозрачными пуговицами и пояском с никелированной пряжкой. Это было ее любимое платье. В нем она была в Кремле, на совещании жен хозяйственников и инженерно-технических работников.

День выдался ветреный, но прохладней не стало. Шумели липы в палисадниках и садах, по улице Ленина летела солома и песок, и куры ходили пьяной походкой. Заводской дым прижимало к земле, и длинный черный шлейф его тянулся далеко над Запасным прудом.

Вовка снова бегал и, хотя у него была забинтована голова, утром ходил с теткой купаться на пруд. После вчерашнего волнения Марья Давыдовна была теперь возбуждена и особенно словоохотлива. И это серебристое старенькое платье, на которое из-за каждого угла набрасывался сухой и жаркий ветер, и это счастливое и светлое настроение снова напоминали ей те замечательные дни в Москве: как они ходили по Третьяковской галерее — Левитан, Репин, и Антокольский, и «Боярыня Морозова» с темным пятном в углу после реставрации; и как они поехали в Мосторг с его удивительными витринами и удивительной толчеей, когда кажется, что это одни и те же люди топчутся по его лестницам, словно нанятые, вверх и вниз; и как внезапно поднимался в ней страх, что она потеряла делегатский билет, — где-нибудь посреди улицы, посреди магазина, на площади, в метро она останавливалась и судорожно распахивала сумочку. Этот внезапный страх немного осаживал ее счастье, радость, восторг, иначе, кажется, уже нельзя было бы терпеть. Сколько было изъезжено в трамваях, автобусах, метро, сколько исхожено по магазинам, сколько сделано покупок! Столовые ножи из нержавеющей стали — они, кажется, только появились в продаже, — шелковые трико, золотые рыбки в подарок Вовке и Зое, две рубашки Пете, красный и синий шерстяные галстуки — тоже новинка, — розовая чашка из пластмассы, и бритвенный прибор, и лампочка под маленьким пластмассовым абажуром с зелеными и желтыми крапинками, креп-жоржет на платье, пара выходных туфель, кастрюльки, резиновые ботики… всего не перечесть!

Сейчас, идя по привычной косьвинской улице, она вспоминала тот день, когда они пошли в Кремль. Как подошли они к его избитой пулями, освещенной косыми лучами солнца красной кирпичной стене, — часовые проверили пропуска; и как после полутемного прохода под воротами сразу открылись им огромные плоскости зеленых газонов; кремлевская тишина; бронзовый цвет дворцовых окон.

Она вспоминала сейчас ту минуту, когда они вошли в огромный зал с трибуной президиума в конце. Щебетали, шелестели платьями, смеялись женщины в огромном кремлевском зале — три тысячи взволнованных женщин, надушенных, в нарядных платьях, с цветами в руках. Она была такая же, как все. Она держала букет белых роз. Упругие стебли цветов были обернуты в папиросную бумагу.