Фарт

Он пообещал вернуться через три-четыре часа и ушел. Тетка принялась за уборку комнаты. Она вынесла грязные бинты, таз с водой, подмела пол, поправила Вовкину постель. Марья Давыдовна снова сидела у его кроватки и сейчас хотела одного — чтобы тетка поскорее ушла и перестала мелькать перед глазами в своем ярко-зеленом лягушечьем платье.

Мальчик вскоре заснул. На завод Марья Давыдовна идти теперь не собиралась.

Вовка лежал на кровати белый, как повязка на голове, и дышал тихо и неровно. Марья Давыдовна прислушивалась к его дыханию, и, когда оно замирало, дикий страх охватывал ее, и ей хотелось затормошить Вовку, разбудить его, услышать его голос, хотя бы тот страшный крик, который вырвался у него, когда доктор зондировал рану. Она не отрываясь смотрела на него и, как пластилин, безостановочно, до хруста в суставах мяла свои пальцы.

Вернулась с работы Катенька. Она пошушукалась в столовой с теткой, зашла в спальню, поглядела на Вовку и ушла к себе.

Затем снова пришел доктор. Во время осмотра Вовка проснулся, застонал, попросил пить.

— Как дела, герой? — спросил его доктор.

— А ты откуда? — спросил Вовка.

— Оттуда, — махнул доктор на дверь и сказал Турнаевой: — Поздравляю, мамочка!

Марья Давыдовна наклонилась к Вовке и спросила:

— Как ты себя чувствуешь, Вовочка?

— Болит. Здесь болит, — сказал Вовка, потрогав себя за голову.

— Тут болит — не беда, — сказал доктор. — Наверное, рожки режутся.

— Какие рожки?

— Вопрос! Как у теленка.

Вовка заинтересовался, стал расспрашивать, какие будут у него рожки, и можно ли будет ими бодаться, и скоро ли они прорежутся. Потом он вспомнил, что, кажется, фашисты рогатые, и спросил:

— А фашисты рогатые?

— Ну конечно, — сказал доктор.

— А как же я? — изумился Вовка. — Я не хочу быть рогатым. Это фашисты рогатые.

Он заплакал. В это время приехал Петя Турнаев. Он вошел в столовую, бросил кепку на стул и в раскрытую дверь спальни увидел Вовку.

— Что с ним? Заболел? — спросил Петя.

Марья Давыдовна заплакала, ничего не говоря ему.

— В чем дело? Чего ты плачешь? — закричал он. — Тетя, что случилось с Вовкой?

Тетка вышла из комнаты Катеньки и сложила руки на могучей груди. Неодобрительно поглядывая в дверь спальни и поджимая губы, бесстрастно, как бы рапортуя, она рассказала о том, что произошло.

Петя рассвирепел.

— Безобразие! — заорал он. — Если у тебя времени не хватает следить за ребенком, отдай его в детский сад. Занялась общественными делами, а дети побоку? А если бы он себе голову свернул? Черт знает что такое? Может, мне бросить завод и нянчиться с детьми?

От удивления Марья Давыдовна перестала плакать и молча слушала его. Не привыкла она к тому, чтобы Петя на нее кричал. Доктор сложил свои инструменты в маленький чемоданчик, захлопнул его и спокойно сказал Пете:

— Вы бы, папочка, шли кричать во двор. Крик вообще помогает, но в данном случае он вряд ли полезен моему пациенту.

Петя утих, сердито поглядел на доктора. Доктор сказал:

— Я извиняюсь, — надел порыжевшую от солнца фетровую шляпу и ушел.

Тетка проводила его и вернулась назад.

— Зачем кричать, не понимаю! — сказала она. — Вопрос сложный, криком здесь ничего не сделаешь. Надо успокоиться, а потом обсуждать. — Она набрала кубический метр воздуха в свою могучую зеленую грудь и, разом выпустив его на волю, решительно произнесла: — Я считаю, одно из двух: или дети, или всякие там общественные дела и общие собрания. Нужно выбирать…

Петя подошел к Вовке, осторожно потрогал его забинтованную голову и устало сказал:

— Эх ты, фокусник!

— А фокусники рогатые? — спросил Вовка.

— Вон ее спроси, — сказал Петя, показывая на Марью Давыдовну.

Она опять начала всхлипывать, нагнула голову и закрыла руками лицо. Петя прошелся по комнате, погладил свою лысину, подошел к ней, положил руку на ее затылок и покачал ее голову, заглядывая в лицо.

— Ну ладно, не пыли. Доктор сказал — благополучно? Значит, плакать нечего. Успокойся и давай обедать. Он у нас футболистом растет. Верно, Вовка?

— Правильно, — сказал Вовка. — Я буду левого края играть.

Петя пошел умываться, потом пришел назад и закричал Катеньке:

— Катюша, довольно хандрить, иди телятину кушать!

— Петя, — робко сказала Марья Давыдовна, — телятины не будет. Из-за этой истории мы о ней забыли.

— Как забыли? — испугался Петя. — Забыли о телятине? А что мы будем есть?

— Мне кажется, тебя это больше испугало, чем Вовка, — сказала Марья Давыдовна.

— Много ты понимаешь в человеческих чувствах! — рассердился Петя. — Человек целый день ни черта не жрал.

— Убийственно! Сходил бы в столовку на заводе.

— Ты ничего не понимаешь. Я от голода не умирал. Что с тобой говорить! — С отчаянием Петя взмахнул рукой. — Меня опять затащил к себе твой папаша и показывал лопату и опять лез в пузырь… Тут разговор особый. А вот сюда я ехал — о телячьей ноге мечтал. Ведь она испортится теперь, телятина.

— Не испортится, — сказала тетка. — Телятина в погребе, на льду.

— Значит, ты опять ссорился с папой? — спросила Марья Давыдовна.