Учитель
Ученик. Да, мой корсиканский брат.
Учитель. Это Франция – собственность Корсики, а не Корсика – Франции. Вот доказательство: Бонапарт I и Бонапарт III…
Ученик. Простите, но третий был чистокровным французом, этот мсье из города N. Потому он и был таким дураком.
Учитель. И Коти, и Шиапп, и мой помощник.
Ученик. Вы дурачитесь. Подытожим. Принцип Франции и принцип Германии – это одно и то же: государственные интересы. Только вот жизненные принципы всегда прикрыты фиговым листком, просто картинкой. Здесь – это естественные границы или взаимное согласие (из-под палки), там – кровь или общий язык (из-под палки)… Остается Швейцария.
Учитель. Согласно вашему рассуждению, наши принципы, скорее, немецкие, чем швейцарские.
Ученик. Нет, так может подумать только мсье Моррас… Но вот главный нерв ближайшего будущего. Швейцарской или немецкой будет Европа?
Учитель. То есть как?
Ученик. Да, либо европейское большинство поддержит принцип общественного договора Руссо (который был швейцарцем), условность взаимного согласия, либо вернется к принципу государственных интересов. В первом случае мы увидим, что в Европе сохранятся такие страны, как триязычная и многоглавая Швейцарская конфедерация и Бельгия, двуязычная и в скором времени двуглавая. Но чтобы они продолжали существовать, надо будет поддержать этот же принцип в других местах: в Чехословацкой конфедерации, где чехи будут уважать словаков, в Конфедерации сербов, словен, хорватов, где хорваты будут получать от сербов что-нибудь кроме ударов палкой, в Польской конфедерации и т. д. Короче говоря, надо будет последовать примеру испанцев, которые признают каталонцев. Во втором случае мы все вернемся в Европу со старинным принципом государственных интересов. Нужны государства, и повторим еще раз, что Государство, как бы то ни было, должно где-то заканчиваться. Тогда тон будет задавать Германия, а не Швейцария. Германия, которая только завершает свое национальное объединение, выставит вперед свои государственные интересы, принцип, на котором она основывает свое национальное сплочение и который очень близок нашему. Германия говорит: «Все те, кто говорят по-немецки, – немцы»; а мы говорим: «Все те, кто убеждают себя или уже убеждены в том, они являются французами внутри некоей мистической фигуры, нарисованной на карте, – французы». Когда Германия аннексирует австрийцев и швейцарцев, говорящих по-немецки, а Голландия будет вынуждена заполучить фламандцев, говорящих по-голландски, мы сделаем милость и примем валлонов, женевцев, жителей кантонов Во и Вале. С другой стороны, румыны как никогда сильно пнут под зад свое венгерское меньшинство, а сербы – словенцев и хорватов. И, наконец, поиграв в эту забавную игру с войной или без оной, мы окажемся в Европе, где огромная Германия в восемьдесят миллионов душ (включающая Австрию, Саар, Мальмеди, несколько польских кусков, Эльзас, немецкую Швейцарию, Южный Тироль) будет окружена кольцом… государств-осколков.
Учитель. Это чудовищно и невозможно.
Ученик. Да нет же. Прежде всего, когда я говорю «огромная Германия», я хочу пошутить над вами, позаимствовав ваш обычный набор слов. Но присмотритесь. Если предположить, что Европа даст Германии свободу действий, та со всех сторон натолкнется на позиции, которые в нашу эпоху крайнего националистического сознания кажутся окончательно признанными. Германия уже не сможет разрушить Польшу и Чехословакию. В ее распоряжении будет только Южный Тироль и, очевидно, Австрия. Весьма маловероятно, что она присоединит немецкую Швейцарию, когда хорошенько все взвесит. Но предположим, что это так; доведем ее до восьмидесяти миллионов. Ну и что, всего этого не хватит, чтобы создать действительно громадную Германию по сравнению с неуменьшающимися силами, которые всегда будут со всех сторон окружать ее. Сложите 45 миллионов англичан, 38 миллионов французов, 42 миллиона итальянцев, 25 миллио-[199]
нов испанцев и добрые 20 миллионов валлонов, французских швейцарцев, скандинавов, с одного бока, а с другого – 80-миллионный блок славян и прибалтов.Учитель. Но разделенных!