Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Благодаря неустанным организаторским усилиям Тириара отделения «Молодой Европы» быстро возникли в 13 странах (в основном сосредотачиваясь в Бельгии, Испании, Италии и Франции). Его импровизированное выступление начала 1960‑х годов полно напыщенности:

США и Советская Россия терпят незрелую, слабую Европу. Мы же хотим настоящей, сильной Европы… Мы обращаемся к людям, готовым умереть за такую Европу. Из Европы пушек и воли возникнет Европа прекрасных замыслов и салонов. Европе надо в сто раз больше солдат, чем юристов, в сто раз больше лидеров, чем реформаторов. Европа станет Четвёртым рейхом, протянувшимся от Бреста (французский порт. — Примеч. пёр.) до Бухареста. Наша партия — это последний шанс для Европы![400]

В 1964 году Тириар опубликовал своё важнейшее политическое заявление — книгу «Европа — империя 400 миллионов людей» («Europe — An Empire of 400 Million Men»). За свой счёт он перевёл его на несколько языков. Самые острые шипы публикации были нацелены на ряд близких для неофашистов целей. Президент Франклин Делано Рузвельт осуждался как дряхлый и извращённый мегаломан, «демократия болтунов» рассматривалась как ширма для плутократии, американцы были названы «молодыми самоуверенными варварами» и «самозванцами от культуры», превратившими Западную Европу в свою колонию. Представляя себя антагонистами, Соединённые Штаты и Советский Союз занимались «игрой во взаимные алиби», для того чтобы сохранить Европу в разделённом и угнетённом состоянии. Вашингтон ссылался на советскую угрозу, чтобы сохранить блок НАТО, а Москва утверждала, что ей необходимо оградить Восточный блок от американского империализма[401].

В исполненных снисходительного превосходства фрагментах Тириар писал о Европе как обладательнице «монополии на креативность», её культурном превосходстве и уникальной задаче принести остальному миру «мораль». «В поезде истории, — утверждал он, — Европа представляет собой ту силу, которая движет локомотив, а чёрные расы — это не более чем вагоны в составе». Вступавшие в смешанные браки назывались «отбросами обеих рас» — белой и черной[402].

В то же самое время Тириар с негодованием отвергал обвинения в фашизме. Проницательный стратег понимал, что ему следует отойти от ностальгических воспоминаний об эпохе до Второй мировой войны и приспособиться к политическим и общественным реалиям 1960‑х годов — десятилетию, когда на подъёме находились представители новых левых и революционеры из стран третьего мира. Считая национал–социализм «устаревшим», он насмехался над теми, кто щеголял свастикой на рукаве, называя их «жителями прошлого» и «нелепыми карикатурами». Вместо этого Тириар предлагал занять позицию за пределами обычного политического спектра: «Мы считаем себя в авангарде центра… Линейное представление о политическом мире, протянувшемся от ультралевых до ультраправых, является совершенно устаревшим»[403].

Однако попытки Тириара дистанцироваться от фашистского прошлого имели лишь частичный успех. «Молодая Европа» (Jeune Europe) возникла как крайне правая структура, и память об этом сохранялась, несмотря на все усилия Тириара насадить звучащую по–новому политическую философию — «коммунитарианизм», позволявший преодолеть различия между левыми и правыми. Дружеские связи с хорошо известными нацистами, такими как бывший ас Ганс–Ульрих Рудель, освещались в еженедельном журнале «Jeune Europe». В его заголовке присутствовал кельтский крест, символ с совершенно очевидной фашистской коннотацией. Это привлекало к движению Тири- ара воинствующих молодых представителей ультраправых. Многие из них были людьми с эмоциональными отклонениями, нуждавшимися в «образе отца». В какой–то момент Тириар даже вынужден был заявить: «“Молодая Европа” — это политическая организация, а не психиатрическая больни- ца»[404]. Лидер «Молодой Европы» мыслил масштабно: «Народы общаются между собой исключительно на языке силы. Сила заключается в размере». Утверждая, что страны в своей жизни «руководствуются интересами и конкретными фактами, а не идеологией», он характеризовал коммунизм как проявление панроссийской политики, скрывавшей традиционные империалистические притязания Кремля. «С 1935 года, — уверял он, — Москва стала намного более русской, нежели коммунистической». Тириар был убеждён в том, что «инстинкт самосохранения в своё время перевесит все идеологические соображения, и Россия вынуждена будет обратиться к европейцам, чтобы спастись от жёлтой крови». Анализируя причины раскола между Китаем и СССР, Тириар предрекал неизбежность нового сближения между Европой и Россией. «Европа вернётся к политике Бисмарка, установившей связи между Берлином и Петроградом, — предсказывал он. — Когда это случится, расовые границы Европы совпадут с её политическими границами»[405].