Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Не все немцы одобряли поспешное слияние. Опасаясь роста праворадикальных настроений, выдающийся немецкий писатель послевоенного времени Гюнтер Грасс напомнил своим соотечественникам, «как однажды они уже быстро уступили национализму». Он утверждал, что после Освенцима Германия недостойна — и никогда не станет достойна — дара объединения. В то время как некоторые полагали, что прошлое Германии станет прививкой против распространения вируса нацизма, Грасс такой убеждённости не разделял[559].

Одной из основных тем для Грасса стала неспособность немцев честно отнестись к эпохе нацизма. В своём самом знаменитом произведении «Жестяной барабан» он описывает вымышленный ночной клуб, где посетители совершали особый ритуал разрезания лука, чтобы выжать у себя хоть несколько слез. Эта неспособность к скорби и расплате заставляла предположить, что под тонкой коркой западной демократии и изобилия ещё продолжала жить старая Германия, радикальная в своих помыслах. Для многих, по словам Гюнтера Грасса, признание вины было лишь «незначительными запоздалыми ритуальными выражениями». Те, кто психологически не переработал воздействие прошлого, передали их, пусть даже бессознательно, Боннской республике, а также сталинской ГДР. Посмотрите, например, на результаты опроса общественного мнения, проведённого летом 1990 года, показавшего, что свыше трети восточных и западных немцев считали: «Нам нечего стыдиться наследия германского фашизма»[560].

Рост расистского насилия с момента падения Берлинской стены ясно дал понять, что Германии ещё предстоит уладить отношения со своей историей. Начавшееся в фатерланде возрождение неонацизма послужило стимулом для возникновения ультраправых движений в других странах Европы, где неофашисты, ранее нашёптывавшие свои идеи с обочин, теперь стали говорить о них на публике во весь голос. Эта проблема, однако, не сильно волновала соседей Германии. Их заботила перспектива оказаться под игом заносчивого соседа с мощной экономикой, расположенного в центре Европы и мечтающего о возвращении себе статуса великой державы. Ни одно из правительств Европы не испытало большой радости от грядущего объединения Германии.

Опасения относительно истинных намерений немцев только усилились, когда канцлер Коль, заигрывая с местной аудиторией правых «изгнанников», с большой неохотой признал западную границу Польши по Одеру и Нейсе. Это было больным вопросом для неонацистов и других немецких реваншистов, считавших, что объединение будет неполным до тех пор, пока к фатерланду не присоединятся Австрия и восточные территории. Чтобы чётко обозначить эту позицию, сторонники Михаэля Кюнена организовали несколько шумных демонстраций у польской границы.

И вот, наконец, наступил день объединения, который стал водоразделом в истории Европы. Биполярный мир Ялты закончился, все компасы оказались размагничены, а для неонацистов Германии и других стран открылись новые возможности. По всему миру исчезла существовавшая ещё вчера уверенность в завтрашнем дне, вместо неё возникло чувство опасности перед грядущими переменами.

Военизированные формирования и отравляющий газ

«Мы в Берлине, мы в столице рейха, — гремел над залом, полным молодых неонацистов, голос Готфрида Кюсселя (Gottfried Kussel). На лице 32-летнего силача играли желваки. Он размахивал кулаком, рассуждая о героической борьбе «солдата политики»: «Если бы наша душа истинного немца хоть раз закипела бы! Она все ещё лишь тёплая, но ей надо разогреться, она должна закипеть! Она должна гореть любовью… Мы должны жаждать победы, ни на что меньшее мы не согласны! Будем верны и твёрды, как скала: вы — на востоке, мы — на западе. Не успеете вы моргнуть глазом, а мы уже будем в Бреслау, мы уже будем в Кенигсберге». В своей речи он вспоминал города, бывшие немецкими при Гитлере[561].

Кюссель, выглядевший неистово и угрожающе, был одним из главных сподвижников Михаэля Кюнена. Назначенный региональным руководителем «Братских земель Востока» (так неонацисты называли родину Кюсселя — Австрию), он следил за распространением сети Кюнена в Лейпциге, Дрездене, Коттбусе и других городах Восточной Германии. Где бы ни появлялся Кюссель, за ним следовали вспышки расовых конфликтов. Осуждённый преступник, называвший Гитлера «величайшим человеком в истории Германии», этот ультраправый фанатик любил петь песни о том, как «пустить евреев на мыло». Дай ему волю, он посадил бы в концентрационный лагерь все правительство Германии[562].