Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

После создания в 1922 году Советского Союза официальная идеология СССР превратилась в своего рода национал–большевизм. Это произошло после того, как Сталин выдвинул лозунг о «построении социализма в отдельно взятой стране». Знаменитое изречение Сталина имело под собой геополитические соображения: коммунистическая Россия хотела заверить капиталистическую Германию в том, что дух Рапалло одержит верх над идеей экспорта мировой революции. Когда Гитлер обманул своего советского партнёра, напав на СССР, Сталин поднял народ на борьбу под лозунгом «Великой Отечественной войны». Конечно, Сталин продолжал причислять интернационализм к основополагающим принципам коммунизма, однако грузинские корни позволяли ему скрывать свой ярко выраженный русский шовинизм[710]. В годы «холодной войны» советское руководство пыталось мотивировать массы ссылками на русскую гордость. В то же самое время они продолжали твердить традиционные заклинания марксизма–ленинизма. Результатом стал непростой синтез коммунизма и русского национализма, которые, с одной стороны, противоречили друг другу, а с другой — усиливали друг друга. Советские лидеры отдавали себе отчёт в том, что розыгрыш националистической карты способствовует росту патриотического духа. Однако постоянно присутствовал риск того, что это послужит спусковым крючком для реакции со стороны этнических меньшинств, населявших Советский Союз (как это и получилось в итоге), и подорвёт доктрину интернационализма, которая все ещё служила ключевым источником легитимности кремлёвского режима. Германский учёный Клаус Менерт удачно сравнил Советскую Россию с самолётом, приводимым в движение двумя идеологическими двигателями: одним — марксистско–ленинским, а другим — националистическим, причём работа их не синхронная. Раньше или позже это приводит к неизбежному падению самолета[711].

Национал–большевики удачно использовали ситуацию краха. В отличие от диссидентов, ставивших под сомнение легитимность Советского Союза и зачастую оканчивавших свой путь в трудовых лагерях, многие национал- большевики встроились в систему с целью поддержания могущественного государства. Вместо того чтобы с порога отвергать коммунизм, они стремились преуменьшить его значение, обращаясь к «традиционным русским ценностям». Это соответствовало устремлениям глубоко окопавшейся в правящей элите СССР националистической фракции. Распространение идей национал–большевизма определёнными государственными средствами массовой информации[712] было очевидным доказательством того, что подобные взгляды считались политически целесообразными и желательными такими мощными силами, как часть аппарата Коммунистической партии (в особенности её молодёжной организации) и Красная армия[713].

Когда в декабре 1991 года всё–таки настал гигантский крах, змея национализма выбралась из своего коммунистического яйца уже с полным набором зубов. Она проскользнула в неразбериху постсоветской политики, где неосталинисты сотрудничали с монархистами, фашистами, православными христианами, язычниками, консервативными экологами и прочими странными партнёрами. Все они вращались в странном идеологическом водовороте, который невозможно было определить обычными терминами. «То, что сейчас происходит в России, — это совершенно новая политика, — заявлял Лимонов. — С новыми целями и новыми движениями, для описания и классификации которых не подходит старый словарь, где левые противостоят правым. Это определение принадлежит прошлому. Подходить с такой меркой к постсоветской России неправильно»[714].

Эту точку зрения разделял и Ален де Бенуа. Он посетил Россию в марте 1992 года и вместе с видными деятелями оппозиции принял участие в ряде публичных мероприятий. В течение многих лет ведущий философ французских «Новых правых» обосновывал необходимость уйти от старого противопоставления левых и правых. С момента окончания «холодной войны» подобное разделение совершенно устарело, утверждал де Бенуа. Вместо того чтобы противопоставлять правых и левых, разумнее было бы мыслить в категориях «центра», занятого истеблишментом, и противостоящих ему периферийных антисистемных сил. Концепция противостояния центра и периферии пришлась по душе принимавшим его русским. Они также были рады услышать резкую критику, которой де Бенуа подверг «глобализацию», а также разделяли его мнение о Соединённых Штатах как о главном враге[715].