Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Но уж поскольку в мешок меня зашивать и гантелю к ногам привязывать ― возня скорбящим домочадцам, да и врагу не пожелаешь доставить мертвяка на Камчатку самолетом «Аэрофлота» (на поезде протухнешь неделю трюхать, да и терпе­ния не хватит), то официально завещаю (я не шучу) вместо этого спалить меня (в Тарусе? на пионерском костре?), а пепел развеять потом над водами Тихого океана. И без заунывной похоронной торжественности, а весело, с пониманием откры­вающихся перспектив… Где‑нибудь в самой середине океана… С безлюдного утеса на незахо­женном острове в удален­ном архипелаге… Фу, тошнятина, пижонство дешевое. Надо не так, надо проще ― с рыболовного катера (где в кубрике на стенах понаписано разное), в середине студенческой экскурсии на практике по морской биологии…

Выбираясь из Пальван–Зау домой, я проголосовал грузовику, в кузове которого стояли два туркмена, придерживающие привязанную к переднему борту за рога ко­рову. Я забрался к ним четвертым, сразу предложив помощь.

По дороге домашнее животное совсем разнервничалось, с ним сделалось расстройство… А поскольку вредная привыч­ка махать хвостом проявляется у коров даже в отсутствие мух (например, в кузове идущего грузовика), скоро все мы были щедро камуфлированы жизнеутверждающими ярко–зелеными кляксами (я ― больше всех, так как стоял сзади). Я воспри­нял это как знак свыше, возвращающий меня на бренную землю и подтверждающий, что морального права разглагольствов­ать про пенсию, завещание и кремацию я пока еще не имею.

Хозяин коровы перед Кара–Калой затащил нас к себе помыться («Э–э, нэт… Ну куда вы такие абасратые?») и попить чаю. Стряхнув со штанов и рубашек подсохший камуфляж, мы умылись и уселись пить чай на невысоком деревянном на­стиле под зеленой ажурной крышей вьющейся над ним виноградной лозы.

Прямо над домом нависает огромный утес, около которого вьется множество ска­листых ласточек. А на проводе над на­шими головами сидит и щебечет деревенская ласточка. А высоко в небе над кромкой скал режут воздух серпами острых крыльев черные и белобрюхие стрижи. Вот она, классическая изоляция воздухореев. Был бы видюшник, наснимать бы та­кого хоть часов на двадцать, просчитать статистику ― от­личный материал; по Африке он есть, а здесь такого никто ни­когда не делал.

Хозяйка выносит нам, гостям, по платку ― утираться на жаре: шоферу и напарнику хозяина обычные, уже застиранные косыночки, а мне ― новый мужской носовой пла­ток еще с этикеткой. Я использовать его постеснялся, чего ради, обойдусь. Чай допи­ли, поблагодарили, встаем. Складываю аккуратно платок, кладу его на кошму, а хозя­ин, его сын и шофер вдруг как на пожаре:

― Бэри! Бэри! Нельза не взать!

Уже в машине выяснилось, что таков обычай: праздник в доме ― любому гостю платок в подарок. А у этого Мереда сегодня сын приходит из армии (корову везли по этому поводу) и уже объявлена свадьба второго сына. Я тогда еще сразу вспомнил тот платок, что мне в свое время Накамура из Токио подарил…»

37

…возьми пал­ку и покоп­ай ею зем­лю, и, если Ал­лаху бу­дет угод­но, ты вскоре достигн­ешь желаем­ого…

(Хорас­анская сказка)

Пока я сидел и просто смотрел по сторонам, ничего особенного вокруг не проис­ходило, а в голове моей выстроилась очередная бесконечная цепочка, связывающая воедино все то, что я видел в эту минуту перед собой, и то, что не увижу никогда; птиц и людей; горы и равнины; жару и холод; день и ночь; прошлое и будущее… На­чав с чисто научного вопроса, я пришел к тому, что покачивался в мыслях на почти лириче­ских волнах…

Думая об этом, я услышал за спиной звук. Настолько близко, что повернуть голо­ву было уже нельзя ― я бы обязатель­но вспугнул того, кто там находился. Это был, несомненно, кто- то маленького размера.

Все звуки, производимые животными, разные. Звук от движения змеи непрерыв­ный, он как бы течет. Ящерица шуршит совсем иначе: шорох от нее цепкий и царапаю­щийся. Удирающие песчанки смешно топочут в своем мышином галопе.

Звук за спиной был другим. Он был ритмичным ― равномерные лилипутские шаги с каким‑то странным призвуком. Было абсолютно тихо ― ни ветра, ни ручья поблизо­сти, лишь пение птиц внизу в долине. Тишина задержалась почти на минуту ― необычно долгая пауза для любого мелкого животного. Я медленно повернул голову. Ничего. Тот, кто шевелился, был явно почти вплотную со мной и не мог никуда поде­ваться: никакого убегающего движения или шороха не было. Я сидел, неудобно вы­вернув шею и понимая умом, что звуки из ничего не возникают, смотрел и смот­рел, замерев, на пустую по­верхность скалы. И я пересидел того, кто затаился у меня за спиной.

Это был продолговатый, жесткий, свернувшийся спиралью сухой лист какого‑то ку­старника. От невидимого движения воздуха он опять шевельнулся и медленно пока­тился по слегка наклонной каменистой поверхности, вращаясь как нож у мясорубки и производя этот отчетливо живой звук.