Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Птицы в стае ориентируются прежде всего друг на друга, синхронизируя поведе­ние: все кормятся, потом вдруг все усе­лись и нахохлились, потом все разом встали, встряхнулись и продолжают кормежку. То же самое со взлетами «ложной па­ники»: сидят все или кормятся, а потом вдруг взлетают без видимой причины, покрутятся несколько секунд и садятся на­зад. Выигрыш от такого поведения может быть прямой ― осмотреться, не изменилось ли что вокруг; не подкрался ли хищ­ник. Но сейчас важно другое: кто подал сигнал взлететь, или прекратить кормежку, или продолжить ее? И был ли он, этот сигнал? Ни фига не знаем.

В стае из ста воробьев восемьдесят похожи друг на друга своим поведением, но нет и двух одинаковых. И все это бес­ценное индивидуальное разнообразие в стае уравновешивается с оправданной унификацией. Уравновешивается чем? Что яв­ляется гирьками на вселенских весах выживания? Биологической целесообразно­стью, рациональностью энергети­ческих затрат, адекватностью действий каждого в отдельности и всех вместе. Это обеспечивает переход количества в ка­чество: в стае на порядок возрастает шанс выжить. Конечно же стая имеет не только преимуще­ства, но и недостатки. Но в итоге преимуществ больше. (Что‑то я как‑то кондово вы­ражаюсь, да? Как провинциальный грамотей на лекции в сельском клубе. Извиняй…)

Перемешиваясь в скоплении с другими птицами, члены одной стаи продолжают поддерживать ее структуру как единая группа. Соседние стаи даже одного вида, кор­мясь в одном месте в сплошной птичьей мешанине беспорядочного на первый вз­гляд скопления, слившись и перемешавшись, могут продолжать двигаться при этом с разной скоростью или в разных направлениях, сохраняя свою целостность и авто­номность. Почему?

Таких вопросов про стаи можно запросто придумать и десять, и сто, и тысячу. А вот где ответы брать? Наблюдаешь все эти веши десятки и сотни раз; спроси любого ― не поймет, при чем здесь наука: ведь это все так обычно, так просто! Смех смехом, но, видимо, на нынешнем методологическом уровне со всем этим не разобраться. Или же ресурсы потребуются неимоверные. Вот и получается, что прав был один мой пожилой коллега, провожавший пролетающую стаю глубоким вздохом и сакра­ментальной (как тогда казалось) фразой: «Нет, нам никогда не понять их жизни…»

А ты, душа моя, относишься к орнитологии и к самим птичкам безо всякого трепета и должного почтения. Что выдает в тебе приземленную прагматическую натуру, вос­питанную в духе точных дисциплин. Выражаю соболезнования…

Целую. Остальным моим женам тоже там привет».

С ВЕТЕРКОМ И С ПЕСНЕЙ

Сул­тан… при­шел в неописуем­ый вос­торг и на радос­тях сло­жил та­кие сти­хи…

(Хорас­анская сказка)

«29 ноября. Привет, Чача!

…Сижу, наблюдаю жаворонков. По дороге вдоль покатого увала далеко от меня едет на велосипеде туркмен. На абсо­лютно открытом зеленом пространстве человек неизменно привлекает внимание, в перерыве между наблюдениями я на­вожу. на него бинокль. Разогнавшись по ровной дороге, он, привставая на педалях, заезжает, насколько можно, вверх по начинающему подниматься пологому склону, потом сле­зает и идет пешком, ведя велосипед за высокие рога старомодного руля. Отдышав­шись, он вдруг запевает во весь голос какую‑то песню. (Азиатская музыка и пение поначалу непривычны и непонятны неподготовленному уху, но со временем эти заунывные мелодии неизбежно начинают завораживать гармониями азиатского зву­чания.) Так он, распевая, и скрылся за холмом.

Через четыре часа я вновь услышал пение ― тот же самый туркмен ехал назад, разогнавшись вниз под уклон со страш­ной скоростью и распевая еще громче, во всю мощь; видно было, что душа у человека развернулась на полную. Хорошо!

Не то что я ― прозаически сижу здесь, как пень, на одном месте. Ни песен не пою, ни стихов не пишу. А надо бы и мне сочинить что‑нибудь возвышенно–лирически–фантастическое, с ощущением любви, свободы, простора и скорости. И что­бы склад­но, в рифму, пятистопным ямбом. М–м-м…

Я! К своей! Любимой! Бабе!

Быстро! Мчуся! На! «Саабе»!

А? Стихи?

Заметив меня, пересевшего ближе к дороге, велосипедист прерывает пение и пы­тается меня рассмотреть, повернув го­лову и рискуя на этакой огромной скорости уехать с дороги «в пейзаж» (как Роза говорит) или сломать себе шею.

Пока. Военному, Ленке и Эммочке привет!»

ЗОЛОТАЯ СЕРЕДИНА