Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Уже понятно, что это не национальное, нет. Это некое видимое проявление не вы­ставляемой напоказ истинной жизнен­ной мудрости, доступной только возрасту, и, ви­димо, прежде всего ― женскому возрасту. Лишь недавно, поездив по цен­тральным российским областям и побывав в таких углах, до которых и на гусеничной технике доберешься не всегда, я на­шел‑таки подобные лица русских женщин. Но так и не по­нял пока до конца, почему они попадаются реже и производят меньшее впечатление. Может, неевропейские черты для меня как‑то по–особому выразительны; может, к лицу человека, говорящего на чужом языке, присматриваешься внимательнее; мо­жет, сказывается большая погруженность этих культур в себя и отрешенность от кон­кретных реалий вокруг; может, в этих лицах просто больше внутреннего достоинства, а может, я еще сам не до конца научился видеть все это… Короче, обратите внима­ние ― поймете, о чем я говорю.

РУССКИЙ ГОСТЬ

Ни челов­ека, ни животн­ое Ха­тем был не способен оби­деть, каждого же чужестран­ца и бедняка, коий пришелся ему по душе, он приводил в свои покои, потчевал все­возможными яствами и услаждал слух его приятной беседой.

(Хорас­анская сказка)

И вот вечер­ом, когда мы уже во­шли в дружелюбн­ые сношен­ия с туземц­ами, мне при­шлось прочит­ать перед обширн­ою аудиторие­ю це­лую лек­цию о моем велик­ом отече­стве, о моем великом государе, о русской силе, отваге и справедливости…

(Н. А. Зарудн­ый, 1916)

«16 марта. Привет, Зимин!

Как ты там на африканском солнышке? Мое здешнее, туркменское, постепенно начинает припекать все сильнее.

А как ты там с местными? Как большой белый слон? Часто поешь арию заморско­го гостя?

Я здесь внимательно наблюдаю российских сограждан, когда общаемся с туркме­нами. Сам себя в Туркестане постоянно ощущаю в гостях, очень благодарен хозяе­вам за гостеприимство и непроизвольно впитываю в себя все то, что отличает их от нас, а нас от них. Но многие соотечественники ведут себя совершенно иначе. «Белая кость». Причем как некоторые пришлые новички, с которых взять нечего, так и неко­торые россияне–старожилы, осевшие в Туркмении давным- давно; просто диву да­ешься.

Приезжаем в другой город по делам, останавливаемся на ночлег в доме у туркме­на, связанного с моими попутчиками по работе. Я ведь, будучи здесь без своего транспорта, использую любую возможность поехать в новое место с любой подверн­увшейся оказией. При этом возникает неразрешимый конфликт: едешь увидеть но­вое, но сам себе не принадлежишь, не можешь произвольно остановиться, чтобы провести наблюдение или разобраться в мелькнувшем за окном машины эпизоде. Как, знаешь ли, Зарудный в 1882 году ездил по оренбургским степям с объездом ме­дицинского инспектора и се­товал потом: «Я видел дремучие леса, горы, горные уще­лья, речки с их водопадами и каменистыми руслами, огромные, чистые, неприветли­во–холодные озера, обширные болота… и время не позволяло мне заняться иссле­дованием этих за­манчивых дебрей…»

Ну, так вот. Вокруг дикие места, пустыня, на весь город (это если верить карте), ко­торый на самом деле в лучшем случае ― поселок, ни одного деревца; живут полно­стью на привозной воде (и питьевой и технической), за которую, кроме всего, еще и платить надо.

Короче, рассаживаемся на кошме, хозяин с нами, женщины в платках невидимыми тенями появляются и исчезают, на­крывая на стол (при этом украдкой, со скрываемы­ми смеющимися улыбками, поглядывая иногда на нас ―- существ «выс­шего поряд­ка», с индюшиной важностью рассаживающихся на кошме). Старшие дочери хозяи­на, помогая матери, прояв­ляют к нам настоящее, без какой‑либо иронии, почтение. Взоры потуплены, но какие глаза!

А одна из них на секунду взглянула прицельно на меня, лишь стрельнула глазами, внимательно так, с настороженным, но, поверь мне, искренним интересом (не каж­дый день, видать, белые молодцы в доме), я чуть не подпрыгнул! Пытался потом своим внимательным (хе–хе) взглядом ее глаза поймать ― куда там… Чувствует мои глаза боковым зрением и уходит от них, не встречает.

Кстати, в этой же поездке зашли в лабораторию при противочумке, там микробио­лог ― туркменка лет тридцати; я, как увидел, речи лишился: эмансипе, европейский стиль, лицо и фигура ― как у западной модели; держится великолепно: просто, со сдержанным достоинством; полный атас. Как она там оказалась? И главное, как она, такая, там живет?! Отвле­каюсь я…