Фата-Моргана №3

Они были крупнее нас. Выше, шире в плечах. Двое были выше меня, а я очень высокая — метр восемьдесят без каблуков. Они явно принадлежали к человеческому роду, но были далеки, невероятно далеки от нас, до сих пор я не могу точно представить очертания их чуждых нам тел, а тогда не могла заставить себя прикоснуться к ним, хотя один из них, тот, который говорил по-русски, хотел пожать нам руки — обычай прошлого, как мне кажется. А какие голоса у них были! Единственно, что я могу сказать, что это были обезьяны с человеческими лицами. Кажется, тот, который хотел пожать руку, не имел в виду ничего плохого, но я дрожа отшатнулась, а потом стала со смехом извиняться и, чтобы показать пример (межзвездное содружество, подумала я), наконец все-таки пожала руку. Жесткая, твердая рука. Они тяжелые, как ломовые лошади. Неотчетливые, глубокие голоса. Юрико сновала среди взрослых, изумленно разглядывая мужчин.

Он повернул голову — уже шестьсот лет никто не говорил так — и на плохом русском спросил:

— Кто это?

— Моя дочь, — ответила я и, спасаясь вежливостью от подступающего безумия, добавила:

— Моя дочь, Юрико Джанетсон. У нас имена образуются от имени отца. Вы их образуете от имени матери.

Он невольно рассмеялся. Юки воскликнула:

— Я думала, что они симпатичные!

То, как ее восприняли, очень ее разочаровало.

Филли Хелгасон Спэт, которую я когда-нибудь убью, метнула в меня холодный, спокойный, ядовитый взгляд, словно хотела сказать:

— Следи за тем, что говоришь. Ты знаешь, что я могу сделать.

Это верно, что у меня нет официального статуса, но у Госпожи Президентши будут серьезные неприятности со мной, если она попрежнему будет считать занятие промышленным шпионажем пустой безделицей.

Войны и подготовки к войнам, как говорится в одной из книг наших предков.

Я перевела слова Юки на собачий русский, который считался нашим универсальным языком, для того человека, и тот опять засмеялся.

— Где все ваши люди? — спросил он, пытаясь продолжить разговор.

Я снова перевела и посмотрела на лица вокруг. Лидия, как обычно, чувствовала себя неловко, Спэт прищурилась, обдумывая какую-то дьявольщину, Кэти сильно побледнела.

— Это Вайлэвэй, — ответила я.

Он продолжал непонимающе смотреть,

— Вайлэвэй, — сказала я. — Вы помните? У вас есть сведения? На Вайлэвэй была чума. — Он, кажется, немного заинтересовался. Головы в глубине комнаты повернулись в нашу сторону, и я узнала делегата местного профессионального парламента. К утру будут заседать все городские советы, все районные партийные собрания.

— Чума? — спросил он. — Самое большое несчастье.

— Да, — ответила я. — Самое большое несчастье. Мы потеряли половину населения в одном поколении.

Казалось, это произвело на чего сильное впечатление

— Вайлэвэю повезло, — сказала я. — У нас оказался большой резерв первоначальных генов, нас избрали в качестве высшей интеллигенции. У нас осталась высокоразвитая техника. Среди выживших большая часть взрослых владела двумя — тремя специальностями. Плодородная почва, благоприятный климат. Теперь нас тридцать миллионов человек. Промышленность растет, как снежный ком, — вы понимаете? Дайте нам семьдесят лет, и у нас будут настоящие города, индустриальные центры, профессии, рассчитанные на полный рабочий день, радиооператоры, машинисты. Дайте нам семьдесят лет, и никому из нас не придется проводить три четверти жизни на ферме.

Я объяснила, как трудно, когда творческие люди только под старость получают возможность работать с полной отдачей. До этого мало кто из них располагает такой свободой, как я и Коти. В общих чертах я попыталась описать нашу систему правления. Две палаты — одна построена по профессиональному принципу, другая — по территориальному. Я объяснила, что районные партийные собрания рассматривают и решают вопросы, слишком серьезные для отдельных городов, И что власть не имеет пока еще политического характера, хотя, дайте время, и это будет. Вопрос времени всегда был довольно деликатным моментом нашей истории. Дайте нам время. Не было особой необходимости жертвовать уровнем жизни в угоду стремительным темпам индустриализации. Пусть все идет своим чередом. Дайте только время.

— А где все люди? — спросил этот маньяк.

И тогда мне стало понятно, что он имел в виду не людей вообще, он имел в виду мужчин, а в слово «люди» вкладывал тот смысл, какого это слово не имело на Вайлэвэй уже шестьсот лет.

— Они умерли, — сказала я, — тридцать поколений назад.

Казалось, его ударили ножом. Он захлебнулся воздухом. Он было попытался встать со стула, но только приложил руку к груди и обвел нас взглядом, в котором странно смешались ужас и сентиментальная нежность. Потом он с откровенной горечью и очень серьезно произнес:

— Непоправимая трагедия.

Я промолчала, не совсем понимая, что он имеет в виду.

— Да, — сказал он на выдохе и улыбнулся той странной, полувзрослой-полудетской улыбкой, которая что-то скрывает и вот-вот прорвется возгласами одобрения или радости. — Большая трагедия, но это прошлое.

И опять он оглядел нас всех с каким-то странным сочувствием, как будто мы были инвалидами.