Фата-моргана

Было уже что-то неживое в них – будто человеческое тело, мягкое, податливое, заживо начинало костенеть, превращаясь в мощи или мумию. В камень. Она тогда не сразу осознала – просто вдруг накатила волна ужаса. Кстати, в детстве бабушкино дряхлое тело не производило особого впечатления – она его и не соотносила со своим или вообще с телом. Это была бабушка, вот и все.

Старая бабушка.

Другой она просто не могла быть, а то, что и она когда-то была молодой, – это не доходило. То есть абстрактно – да (фотографии там и прочее). Но не более.

Сначала яма, обычная глинистая почва, и в ней дыра, узкий лаз, просвет небольшой, а потом кромешная тьма. Если посветить фонариком, то обнаруживается тесный, исчезающий, сливающийся с той же тьмой коридор, осклизлые влажные стены – то сужаются до полной непролазности, то раздаются в стороны, сверху, снизу причудливые наросты, похожие на бивни мамонта или рога какого-то загадочного исполинского животного. Чем дальше, тем страшней и загадочней, и там, в непроглядной глубине что-то таится, шевелится, дышит…

Это из ее детских впечатлений, когда она еще с несколькими ребятами из класса лазила в Сьяновские каменоломни (так кажется?). Пещеры такие под Москвой, неподалеку от реки Пахры, довольно обширные, на многие километры. Кто-то (уже не помнила кто) предложил поехать туда – веревку захватили, фонари и вперед…

Ни страха, ни чувства опасности.

Отец говорил без осуждения: непуганые… И сам же добавлял: и хорошо что непуганые. Значит, мир к ним расположен. Но только ведь это всегда до поры до времени, все ведь бывает вдруг и в первый раз. Мать обрывала: не надо думать о дурном, тогда ничего и не будет.

Как они там не заблудились – чудо! Впрочем, заблудились-таки (правда, не окончательно), несмотря на веревку, той, естественно, не хватило, они решили пройти чуть дальше, оставляя бумажки, а когда повернули назад, то оказалось, что бумажек нет, и веревки нет, и что ползут они и идут по совершенно незнакомой тропе… Часа два (бесконечность) тыркались так в разные стороны, пока не обнаружили наконец веревку и уже по ней вышли…

Когда она думала про болезнь, то недра собственного организма представлялись ей как эти самые каменоломни: бесконечные коридоры, лазы, ответвления, провалы – и над всем грозное тяжкое нависание…

Почти каждую ночь, засыпая или просыпаясь во тьме и прислушиваясь к ночным шорохам, спускалась туда и там бродила, следуя какому-то внутреннему компасу, проталкиваясь по извилистым ходам, пытаясь разглядеть нечто в этой непроглядности, как бы в некотором свечении, возникавшем ниоткуда, и все время чувствовала это грозное нависание. Но может, и не было никакого нависания, и ничего не было, а только казалось.

Ощупывала мысленно: где?

Наваждение: рыскать по лабиринтам собственного организма в поисках Минотавра. Собственно, этим она и занималась, погружаясь в себя, спотыкаясь о какие-то выступы и падая в рытвины. Что-то понуждало ее искать. Может, правильней было не делать этого, но только само собой выходило – соскальзывала на грани сна и яви, а потом ее уже тащило-тянуло, словно в водовороте…

Когда рассказывала про эти свои странствия, становилось не по себе.

Любой симптом энтропии ее травмировал.

Почудилось, что стала забывать имена. Ее это напугало, причем сильно. И не только имена. Вроде бы сделает что-нибудь, например, повесит сушиться только что постиранную одежду, а через пять минут – все на том же месте, ничего не развешено, хотя она минуту назад этим занималась, даже в теле еще ощущение – как она руки вытягивает, чтобы перекинуть через натянутую на балконе леску. Как так может быть?

Получалось, что она вроде только намеревалась сделать, а потом забыла, намерение приняла за реальность. Но ведь сделать-то забыла. Раньше так не было. Значит, что-то происходит не то.

Набережная.

Я разглядываю свою лопнувшую подошву.

Трещина поперек ботинка, если чуть согнуть, то сразу раззявливается, отчего тот приобретает какой-то грустный, потерянный, немного бесстыдный вид. Не говоря о том, что теперь он пропускает воду, ноги сырые…

Так вот, я созерцаю, забывшись, подошву, и вдруг замечаю пристальный Ледин взгляд. Она склонилась также низко, как и я, волосы свисают аж до самого асфальта, и смотрит внимательно – то на мой ботинок, то на меня. Взгляд изучающий.

«Что это ты там рассматриваешь?» – спрашивает.

«Да вот…» – почему-то смутившись, показываю.

«Жалко!..» – неожиданно с каким-то сильным искренним чувством восклицает Леда.

Что-то свое, из недр, тайное.

«Тебе казалось хоть раз, что ты расстаешься с жизнью? Что вот-вот пресечется?»

Бывало, конечно. Во сне. Когда вдруг начинаешь задыхаться, а кажется, что тонешь, вода сомкнулась и ты рвешься из глубины наверх, но никак, руки и ноги ватные, не двигаются, словно паралич разбил, только сердце как бешеное, вот-вот разорвется, а воздуха все нет и нет – просыпаешься в холодном поту.