Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ)

— Настя, — остановила она горничную, когда та уже собиралась выйти, — приведи мне братца своего поутру.

Утром Марья Филипповна изъявила желание завтракать в своих покоях, сославшись на мигрень. Накрыв салфеткой два воздушных пирожных, она в нетерпении постукивала носком изящной туфельки по ножке стола, за которым сидела в ожидании. В дверях без стука появилась запыхавшаяся Настасья, подталкивая вперёд себя мальчишку лет десяти.

— Входи, поманила к себе мальчика Марья Филипповна. — Ты знаешь, где Клементьево? — обратилась она к нему.

Мальчишка кивнул.

— Письмо надобно снести тамошнему барину, и ни одной живой душе о том не сказывать, — строго нахмурилась она. — Сделаешь — твои будут, — приподняла она край салфетки, и ещё вот, — показала она ему два пятачка на ладони.

— Сейчас и побегу, барышня, — расплылся в щербатой улыбке мальчишка.

Марья достала письмо, вздохнула и вручила его пострелёнку. Брат Настасьи воротился ближе к полудню с ответом на письмо Марьи Филипповны, горничная вновь провела его в покои барышни, где ему отдали честно заработанные пирожные и два пятака.

Mademoiselle Ракитина торопливо развернула письмо, в котором была всего одна строчка без подписи, но написанная уже хорошо знакомым ей почерком: "Завтра, у реки, со стороны леса". Улыбнувшись, Марья Филипповна поцеловала письмо, и спрятала в ящик письменного столика, после чего, весело напевая, закружилась по комнате.

Глава 9

Получив письмо Марьи Филипповны, Михаил Алексеевич указал мальчишке-посыльному на стул в углу комнаты, а сам сломал маленькую аккуратную печать и пробежал глазами несколько строк. Он ждал чего угодно: упрёков, обвинений, но только не признания в любви. Рука задрожала, и слова запрыгали перед его взором. Точно также неровно и часто заколотилось сердце в груди. Губы раздвинулись в глупую и счастливую улыбку, впрочем, осознав, всю сложность своего нынешнего положения, а также вспомнив вчерашний утренний разговор с Натальей, Соколинский тяжело вздохнул. Мысленно он уже простился с Марьей Филипповной и даже не помышлял более о встречах с ней наедине где-нибудь, кроме, как случайно, в обществе на глазах у всех. Но эти несколько строк вновь пробудили в сердце надежду, что он счёл похороненной.

Накануне, когда он заговорил с княжной Натальей о том, чтобы перенести венчание с сентября на август, глаза её загорелись счастливым светом, лицо её сделалось столь красивым, что Соколинский обрадовался тому, что поступил правильно, как должен был. Конечно, совесть напомнила о поцелуях с mademoiselle Ракитиной, но он отмахнулся от досаждающих ему мыслей, и пообещал себе, что отныне станет думать только о Натали.

Его переполняла светлая радость, когда он возвращался к себе в Клементьево, сознание того, что он только что сделал правильный выбор, вызвало воодушевление. Оставалось только написать Марье Филипповне, извиниться за свой неуместный душевный порыв и постараться сосредоточиться на мыслях о будущем с Натали. Мишель с самого начала знал, что княжна Урусова станет ему замечательной женой, мало того, положение, занимаемое в обществе семейством Урусовых, и ему самому открывало весьма многообещающие перспективы.

Но хорошее настроение исчезло без следа, как только он взялся писать письмо Марье Филипповне. Он не мог не думать о ней, когда мучительно подбирал слова, дабы не задеть её чувств, не обидеть ненароком, довольно уже и того, что наговорил ей на берегу реки, когда пребывал в страшном смущении оттого, что князь Урусов застал его в столь щекотливой ситуации.

Он много раз начинал, но всякий раз рвал бумагу на мелкие клочки. Всё выходило не то, всё то, что он писал, было неправдой, а горькая истина состояла в том, что стоило ему только остаться наедине со своими мыслями о mademoiselle Ракитиной, и он уже не мог думать о Наталье, о том, как хорошо им будет, когда они, наконец, поженятся. Все его помыслы вновь и вновь обращались к Марье Филипповне. Он даже позволил себе мечтать о том, что она станет хозяйкой Клементьево, и с какой гордостью он станет представлять её матери и брату.

В конечном итоге он написал всё то, что думал, так, как оно есть и, не давая себе времени передумать, тотчас отправил мальчишку, сына местного конюха, в Ракитино. Он и не надеялся на ответ, а ежели и ждал, то вовсе не тот, что получил. Ответ Марьи Филипповны не разрывал связи между ними, не ставил точку в их отношениях, напротив, он стал очередной вехой, ступенькой, ведущей в неизведанное будущее. Это будущее представлялось ему теперь в виде развилки дороги: коли он выберет Натали, то и дорога эта просматривалась отчётливо и ясно, а вот, ежели mademoiselle Ракитину, то дорога эта тонула в тумане сомнений и неопределённости. Можно было вовсе не отвечать на её письмо, ведь, по сути, оно не требовало ответа, и можно было его счесть таким же прощальным жестом, каким было его собственное послание, но его неодолимо тянуло увидеться с ней ещё раз.