Фатерлянд

Ветер стих, и поверхность воды сделалась гладкой, словно зеркало. Застывший воздух был ни тепл, ни прохладен. Команда быстро покинул борт «Атаго-Ямасиру Мару». Чан прыгнул на пирс с легкостью мальчишки, перескакивающего лужу. Он даже не осознал, что его ноги ступили на чужую, вражескую землю. Из темного леса донесся крик какой-то птицы. Когда глаза привыкли к темноте, коммандос огляделись. Деревянная пристань была слишком узкой, а доски крайне неровными, однако не могло быть и речи, чтобы воспользоваться карманными фонарями.

Осторожно переступая по ненадежной поверхности, Хан повел группу за собой. Когда они прошли несколько метров, Чан услышал шум отходящего судна и, обернувшись, увидел белый кильватерный след. Внезапно он ощутил легкую дурноту, а ноги словно бы отнялись на время. Сердце сбилось, затихло и снова ритмично заколотилось. Чан приложил руку к груди, испугавшись, что его замешательство заметят остальные бойцы. Не то чтобы он сильно переживал за свое состояние — самая обычная аритмия, ничего особенного, но все же этот эпизод заставил почувствовать себя игрушечным роботом, у которого сели батарейки. Раньше Чан не испытывал ничего похожего. Скорее всего, подумал он, дело в съеденной накануне консервированной треске.

Он засомневался, стоит ли рассказать о своем состоянии командиру, но тут заметил, как дрожат ноги у шедшего впереди него бойца. Это был Чхве. Чан еще раз вгляделся — действительно, так и есть, дрожат…

Про Чхве рассказывали, что однажды во время учений в Пхёнсане он вместе с товарищами выбрался после отбоя из казармы, чтобы совершить двадцатикилометровый марш-бросок в одно заведение. По пути они затарились едой и выпивкой и по прибытии устроили такой дебош, что в дело вмешался военный патруль. Чхве в ярости избил троих патрульных, да так, что они не подавали признаков жизни, и вернулся в казарму.

Все спецназовцы для укрепления рук и пальцев проходили специальную тренировку, которая заключалась в нанесении ударов по сырым бобам адзуки, насыпанным в ведра, — правой, левой, правой, левой, — до тех пор, пока пальцы не превращались в кровавое месиво. Некоторые от боли падали в обморок. Через неделю занятий ногти на руках отпадали. Однако привыкшие ко всему солдаты дожидались, пока ногти отрастут заново, и после переходили на песок. Набившийся под ногтевые пластины песок вызывал боль другого рода, однако от этого никто уже чувств не лишался. Ежедневные часовые тренировки продолжались год, после чего на смену песку приходила галька. Здесь нужно было быть осторожным, чтобы не сломать кости. Через два года занятий пальцы натренированного спецназовца превращались в такое же смертельное оружие, как и нож. Но Чхве и после этого продолжал ежедневные упражнения с галькой. Пальцы его сделались поистине стальными, и все же, как заметил Чан, Чхве в настоящий момент «поплыл». «Неужели боится?» — подумал он.

Сам Чан считал, что утратил чувство страха, после того как поступил на службу, но он лукавил — страх просто скрылся глубоко внутри его души. Вид уходящего корабля — последней ниточки, связывавшей их с Родиной, вероятно, разбудил подавленное чувство и, судя по всему, не у одного Чана. Он немного воспрянул духом, обнаружив, что даже железный Чхве не устоял перед эмоциями. Их корабль лег на обратный курс, затерявшись среди судов прикрытия. Теперь хочешь не хочешь — пути назад нет.

Сразу за пирсом начиналась узкая тропа, которая вела наверх, в темную лесную чащу. Коммандос след в след двинулись по склону, который оказался довольно крутым. Тропа по краям густо заросла кустарником. С приближением рассвета птичьи крики становились все громче и пронзительнее. Ноги скользили по красной глине, то и дело попадались камни и выступающие наружу древесные корни. Малейшая неосторожность — запутавшаяся в ветвях удочка, неверный шаг или скользкий камень — могли привести к падению. Впрочем, по сравнению с зимними марш-бросками по пересеченной местности этот подъем казался почти что загородной прогулкой. Чан даже почувствовал прилив энергии — до этого ему приходилось спать не более двух часов в сутки, а однажды, выслеживая южнокорейского пастора, помогавшего перебежчикам пересечь границу, он не сомкнул глаз трое суток подряд.

Накануне Чан отлично поел — на борту им дали рис, кимчи и треску, но дело не в еде: ему было легко идти, потому что на нем была удобная одежда. Чану казалось, будто он идет босиком, поскольку вместо шнурованных отечественных ботинок на нем была почти невесомая обувь, обеспечивавшая отличное сцепление с грунтом. Футболка прекрасно пропускала воздух. Он никогда раньше не носил таких вещей и до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что все это принадлежит лично ему. В Республике нижнее белье не считалось чьей-то собственностью. Все вещи были стандартными, различались лишь в размерах, и солдаты выбирали подходящее для себя из огромной кучи тряпья, наваленной в раздевалке. Казенное белье обычно было сильно накрахмалено, и от этого плохо впитывало пот, так что в холодные месяцы простудиться было проще простого.