Фауст: о возможном

Луна скрылась за тучей, и смущенный Петрович, вконец отчаявшись, махнул рукой и поплелся в сторону леса, аккомпанируя каждому второму шагу раскатистой икотой. Деревня давно осталась позади, теперь Петрович шел дорогой, ведущей вдоль леса. Впереди у обочины замаячил какой-то холмик. «Откуда в лесу гора?» – собрав остатки сознания в кучу, подумал-таки Петрович. На вторую мысль остатков сознания не хватило, и Петрович, не напрягая уставшего рассудка по пустякам, плюхнулся у подножия «горы». «Мягко», – прорвалась наружу очередная мысль, и Петрович осознал, что сидит на старой телогрейке. Туча в этот момент сползла с луны, и Петрович в лунном свете увидел дырявый башмак, какие-то картонные коробочки и пакеты из-под молока, ленты, подбитую временем кружку – все это и многое другое прорисовывалось во тьме и навело Петровича на очередную здравую мысль: «Это свалка!». Петрович, поняв, что холм, у которого он так удобно устроился, является свалкой, не смутился. Он полуприлег на старой телогрейке и обвел взглядом свой случайный ночлег. Вдруг Петрович ойкнул и широко открытыми от изумления глазами уставился на верхушку мусорного холма. На этой самой верхушке, чуть-чуть сбоку, он отчетливо увидел очертания профиля человеческой головы. Кому принадлежала голова, мужчине или женщине, Петрович определить затруднялся. Петрович, только что переставший икать, снова начал икать, теперь уже от испуга. «Что делать?» – лихорадочно, насколько только было возможно в его положении, соображал Петрович, зыркая по сторонам. «Пойти поближе посмотреть что ль…Да боязно…вдруг это мертвяк…Ох, вдруг это Васька Кузнец, он бишь с шестого дни дома не был…» – Петрович присмотрелся. «Он, родимый, кто ж еще». Петрович нервно поерзал попой на телогрейке. «Ох, страсти-то какие…Бежать отседова надоть, бежать и виду не показывать, что я чевоть знаю, видел». Петрович, совсем было решившись на побег, попытался встать на ноги. Ноги, то ли от принятого алкоголя, то ли от страху, держали Петровича еле-еле. Сам не зная, почему, Петрович сделал шаг в сторону головы. Напрягая глаза, Петрович уставился в то место, где была голова, и разглядел довольно длинные белокурые волосы, причудливо раскинутые в разные стороны устрашающим ореолом. «Ух ты ж, Господи! Баба!» – громким шепотом изумился Петрович и сделал еще один шаг по направлению к страшной находке. Теперь Петрович разглядел, что это и впрямь «баба»; глаза «бабы» были открыты и были неестественно большие, рот тоже был почему-то открыт буквой «о». Опять туча набежала на луну, и голова утонула в темноте. Петрович стал шарить по карманам в поисках спичек. В кустах, неподалеку от кучи, что-то хрустнуло. Петрович выронил найденный спичечный коробок, похолодел телом. От страха сердце ёкнуло куда-то в пятки и в виски одновременно, руки задрожали. Хрустнуло еще раз. «Ну, все, – мелькнуло у Петровича в голове, – Теперь убьют». Когда в кустах хрустнуло в третий раз, Петрович, за эти секунды успевший представить во всех подробностях, как его будут убивать (непременно долго и большим ржавым топором), вздохнул и повернулся в сторону кустов, выпятив навстречу опасности свою худую впалую грудь. Под кустом сидела собака и равнодушно сверкала глазами. «Нужен ты мне, старый!» – читалось в этих глазах. «Тьфу ты, нечисть!» – сплюнул в сердцах Петрович и нагнулся за оброненным коробком. Пошарил по мусорной куче, нашел. Может и не свой коробок нашел, да спички там были. Подняв спички, Петрович почти вплотную подошел к голове. Всего остального, что к этой голове по законам мироздания должно прилегать, Петрович под мусором разглядеть не мог. «Странно, что рот открыт», – подумал Петрович, – «Может, жива еще?» – неохотно, но все же шевельнулась в его душе надежда. Петрович протянул руку и коснулся «бабьей» щеки пальцем – плоть под пальцем прогнулась, а когда Петрович в ужасе отдернул палец, щека приняла прежнюю форму. Петрович открыл рот почти такой же ровной буквой «о» как и голова. Минуты три Петрович не мог пошевелиться. Очнулся он только тогда, когда из его открытого рта вылезла слюнная капля и упала ему на торчащую в запахе рубахи обнаженную грудь. Очнувшись, Петрович кинулся к голове и начал руками раскидывать мусор, громоздившийся поверх остального тела. Петрович ухватил тело за бока и извлек из мусорной кучи женщину. Надувную женщину…

* * *

Петрович уже третий день не выходил из своей избы. Сидорыч заходил к нему, узнать, что он да как, но Петрович в дом не пускал, отговаривался, что нездоровится ему. Соседи видели, как к нему зашла баба Нюра, принесла что-то в переднике, скорее всего, литр. У Петровича пробыла недолго, минут десять. По просьбе соседей, да и по своей бескорыстной инициативе, пыталась баба Нюра разведать, что такого стряслось с Петровичем, с чего это вдруг он таким нелюдимом заделался. Но Петрович только мямлил что-то про «нездоровье» да «всякие такие причины». Так и ушла баба Нюра, не солоно хлебавши. А Петрович прятал от соседей незамысловатую тайну – свое счастье…