Фауст

Должно быть, Фауст демонстрировал постояльцам своё искусство хиромантии и чтения по лицу. Выступления явно пользовались успехом, судя по тому, что им «восторгались невежды», а невеждой мог оказаться всякий, не блиставший умом рядом с самим Муцианом. Впрочем, Муциан ничего такого не говорил, сидя с другими в зале. Он испытывал презрение и не хотел показывать свои эмоции, хотя позднее сожалел об этом. Что же на самом деле говорил Фауст? Для нас «вздорные россказни» Фауста куда интереснее высокого мнения Муциана о самом себе. Назвав Фауста «хиромантикусом», Муциан особо выделил его способность угадывать будущее по руке. Но что имел в виду Муциан, написав Chiromanticus Ephurdiam («(прибыл) хиромант в Эрфурт»)? Хотя обычно этот термин переводят как «прорицатель», совершенно ясно, что в данном случае определение «хиромант» точнее отражает смысл. В латинской грамматике и словарях нет никакого следа загадочного термина Ephurdiam.

Муциан, всю жизнь занимавшийся наукой, в своё время учился в Ферраре и Болонье. Хотя Муциан за всю жизнь не опубликовал ни единого печатного слова, его положительно оценивали такие видные гуманисты, как Эразм Роттердамский и Рейхлин. В свою защиту Муциан обычно говорил, что Сократ и сам Иисус также никогда не публиковались. Урбан, бывший его студентом, а впоследствии – другом, считал, что именно Муциан привил ему интерес к гуманизму. В пользу этого говорит факт, что немногие сохранившиеся стихотворения и многочисленные письма Муциана дошли до нас в основном благодаря Урбану. В то время, когда Муциан писал о Фаусте, он служил экономом в цистерианском монастыре в Георгентале, близ Готы.

Муциан был также близок с Тритемием, которого навещал в 1500 году в Спонхейме. В свою очередь, Тритемий дважды останавливался у Муциана в Готе. Муциан превозносил Тритемия как «нового Гермеса»{129}. Всё это убеждает, что его мнение о Фаусте было явно предвзятым. Используя фразеологию, аналогичную письму Тритемия 1507 года, Муциан так же обвинял Фауста, называя его «истинным хвастуном и глупцом». Тритемий, а теперь и Муциан кажутся участниками единой кампании против Фауста.

Однако суждения Муциана не отличались широтой. Его взгляды не выходили за пределы концепций церкви. Муциан много читал и был знаком с поэтическими, философскими и историческими произведениями, но брал из этих книг только то, что соответствовало доктринам Рима. Он полагал нечестивым желание знать больше, чем знает церковь.

Впрочем, Муциан терпимо воспринимал интерес других людей к магии – до тех пор, пока это укладывалось в догматы Священного Писания. Всего за пару недель до встречи с Фаустом Муциан написал Тритемию письмо, в котором рекомендовал ему своего друга Петера Эбербаха, желавшего услышать «интересные сведения о магах, лично известных Тритемию»{130}. Фауста явно не считали магом, достойным интереса.

Высказывалось мнение, что, поскольку Муциан не стремился к карьере мага, его свидетельства заслуживают большего доверия, чем данные Тритемия, и что совпадение их мнений также говорит в пользу достоверности. Тем не менее недостаток амбиций вкупе с одинаковостью суждений не делают информацию надёжнее, чем она есть. Если фанатично упорный Тритемий относился к кому-то заведомо негативно, то и его друг Муциан, известный своим благочестием, не стал бы выказывать симпатий к этому человеку.

В виде, очищенном от яда, нарисованные ими портреты очень похожи. Оба изображают тип, совершенно противоположный благополучно устроившемуся в этой жизни церковнику, а именно: странствующего оккультиста, продающего свой талант за деньги и ведущего рискованное эзотерическое предприятие в опасном окружении. И Тритемий, и Муциан, жившие в монастыре, считали философию делом узкого круга элиты, таких же, как они избранных, – и вовсе не хотели, чтобы их наука становилась предметом для разговоров простонародья. Вспомним фразу Муциана: «Ибо что мне за дело до чужого безумия!» Он говорил свысока – но тем не менее счёл необходимым предупредить Урбана об этом человеке. Фауст был угрозой их привилегированному, уютному миру, и они изо всех сил держались за тайну оккультного знания.

Муциан хотел не просто очернить Фауста: он призывал теологов объединиться в борьбе против него. Не стоит недооценивать богословов XVI века, располагавших возможностями, несравнимыми с возможностями учёных – теологов нашего времени. Ван Хугстратен вполне мог привлечь своенравных мыслителей к суду инквизиции – и даже таким невеждам, как Пфефферкорн, было по силам возбудить общественное мнение своими памфлетами и подтолкнуть императора к спонтанным действиям. При случае Тритемий мог и сам шепнуть императору. Теологи могли осложнить жизнь кому угодно, а у Муциана явно имелись свои планы. В широких дебатах того периода Муциан использовал Фауста как фигуру, противоположную Рейхлину. Фауста хотели сделать козлом отпущения.