Фавор и опала. Лопухинское дело

Княжна Катерина Алексеевна казалась Овцыну ангелом, которому должны были бы все поклоняться, в котором не было, по его глубокому убеждению, ни одной человеческой слабости. Конечно, такое беззаветное обожание и безграничная преданность не могли же не нравиться молодой девушке, и она полюбила его, насколько могло полюбить ее преждевременно охолодевшее и тщеславное сердце.

XI

Князь Иван при входе не заметил никакой перемены в сестре, на которую, впрочем, он никогда не обращал внимания, но поручик инстинктивно, с чуткостью утонченных нервов, угадал, что с его идолом случилось что-то необычное, требовавшее его участия. Поняв значительный взгляд, который княжна бросила ему, выходя из горницы, он, обменявшись несколькими словами, поспешил проститься и уйти. На задворке, подле той же скамейки, ждала его девушка.

– Дмитрий Иваныч, ты любишь меня? – прямо спросила его девушка, кладя на его плечо свою нежную руку, казавшуюся еще нежнее от грубого холщового рукава. – Ты не потерпишь моей обиды?

Овцын не отвечал, да и что мог бы он сказать, когда весь он сам готов был за нее в огонь и в воду.

– Меня, мой дорогой, обидел Фролка… хотел меня сделать своею любовницею… Защити меня. Брату не говори, он иль взбесится, иль на меня же накинется.

– Изломаю его, Катерина Алексеевна, потрохов не оставлю-с, – наивно высказал Овцын, не подозревая возможности рисоваться.

– Нет, Дмитрий, я не хочу этого. Ты только постращай его… Сохрани бог, совершится убийство… Тогда и нам не сносить голов своих. Хорошо, Дмитрий, согласен? Только поучи.

– Хорошо-с. Как велите, так и будет.

Княжна с кокетством, врожденным каждой женщине и не покидающим ее во всяком положении, протянула свою руку к губам молодого человека и быстро взбежала на крыльцо.

Овцын воротился домой и стал обдумывать средства наказать Тишина и отвадить его от любезничанья с княжною. Сознавая свое физическое бессилие, он посвятил в свою тайну двух своих друзей, казачьего атамана Лихачева и боярского сына Кашперова, вечного охотника подраться и побуянить. На общем совещании было решено, не откладывая времени, поколотить Фролку на порядках в науку.

Сговорившись в подробностях, они стали караулить Тишина и в тот же день вечером уловили его на каком-то задворке одной из березовских красавиц, щедро наградили плюхами, помолотили, как зрелый сноп, и отпустили едва живого. Избитый подьячий прохворал несколько дней, а потом, оправившись, быстро собрался домой в Тобольск. Он хорошо понимал, за что его чуть не убили, и твердо решил отомстить сиятельному семейству.

Прибыв в Тобольск, Тишин сказал за собою государево «слово и дело» и затем подал сибирскому губернатору язвительный донос, в котором подробно и с различными украшениями описал «зловредительные поступки сосланных Долгоруковых и укрывательство, чинимое им от майора Петрова и березовского воеводы Бобровского». Губернатор отослал донос в Петербург, откуда немедленно сделано было распоряжение о посылке для исследования в Березов Ушакова, капитана сибирского гарнизона, родственника начальника Тайной канцелярии.

Прошла зима. Тишин не являлся, и об нем уже забыли березовские обыватели, забыла и семья Долгоруковых. Радовалась Катерина Алексеевна, избавясь от животного нахальства пьяного ловеласа, радовался и гарнизонный поручик, которого сердечные дела шли все по-прежнему в сентиментальном размене взглядов и вздохов. Княжна видимо отличала его, позволяла целовать свои руки, позволяла пожатия их, но этими дерзновениями все и ограничивалось; да, впрочем, о дальнейшем Дмитрий Иванович никогда не мечтал. Вспоминала лишь иногда о Фролке-подьячем Наталья Борисовна, и то про себя, как будто ожидая чего-то, как будто томясь от предвидения будущего горя.

Но вот с начала весны 1738 года опальная семья Долгоруковых встрепенулась. В Березов вместе с вестниками оживления природы приехал капитан Ушаков.

– Государыня по милосердию своему вспомнила о несчастных, – говорил он по приезде в Березов начальным и подначальным людям, – и послала меня разузнать, какое житье-бытье Долгоруковых, не нуждаются ли они в чем-нибудь, не терпят ли стеснений от приставов.

Не довольствуясь одними расспросами, Ушаков стал во все входить сам, познакомился с опальными и старался снискать их расположение.

Обрадованные неожиданною милостью, все начальные и подначальные люди наперерыв спешили успокоить сердобольного капитана, убедить его, что житье опальных вовсе не так тяжело, что им не делается никаких стеснений и что они пользуются по возможности свободою. Радовались Долгоруковы, но теперь только одна Наталья Борисовна не разделяла общих радостных надежд, вспоминала о Тишине, находила какую-то связь между ним и Ушаковым и горячо просила Бога о спасении.