Фавор, или бабушкин внук

— Звучит, как очередная чернуха, — заключил Том, присвистнув.

Кстати говоря, Томас занимался продажей автозапчастей и никогда не имел ни малейшего отношения к наркоторговле.

Глава 13

День отъезда. Все уже сказано, переговорено. Два больших букета цветов: один на столе у бабы Лизы, другой в «дежурке» медсестер. И коробка шоколадных конфет в «дежурке». И конверт с деньгами в кармане у медсестры Софии.

Больше всего Натан почему-то опасался предстоящей сцены прощания. Все-таки против своей натуры не попрешь, а по натуре своей баба Лиза всегда была актрисой в душе. Он с досадой ловил себя на мысли, что сейчас бабушка начнет демонстративно плакать, громко причитать, чтобы все вокруг видели. Конечно же, не преминет упомянуть о «последнем разе», о том, что они «уже никогда не увидятся».

Встав на ноги и начав ходить, баба Лиза быстро обретала все свои прежние манеры и привычки «до падения». Тон ее голоса уже не был жалостливым и плаксивым; он нередко становился и распорядительным, и требовательным. Каждое утро она теперь наводила «марафет»: красила губы помадой, пудрилась, часто смотрелась в зеркальце на предмет морщин и старческих горчичных пятнышек на лице. Заказала перманент и педикюр. Даже заставила Натана сделать небольшую перестановку в ее комнате: передвинуть тумбочку и кровать. Попросила, чтобы на окнах ей поменяли жалюзи. Намеревалась провести и капитальную перетряску своего гардероба. Словом, начала новую жизнь, с чистого листа. Была полна планов.

Медсестры, надо сказать, первыми это заметили, поскольку им теперь приходилось чаще ходить по ее поручениям и принимать от нее новые заказы.

Но все, включая и обитателей, и персонал, были рады тому, что все вернулось на круги своя. Ведь гораздо лучше слышать голос бабы Лизы, требующей поменять скатерть на ее столе, чем уже никогда не услышать голоса Ривы, которую два дня назад увезли «по скорой», а вчера ее сын пришел забрать все ее вещи...

— Ба, я вот что хотел тебя спросить... — Натан замялся. Ему было трудно найти подходящие слова. — А что, если я тебя увезу? В Америку, в Нью-Йорк, а? Там тоже есть дома престарелых. Неподалеку от моего дома, кстати, есть один. Туда, правда, я ни разу не заглядывал. Но уверен, что там не хуже, чем здесь. Буду к тебе наведываться, иногда забирать тебя к себе домой. И из Канады тоже в Нью-Йорк не так далеко.

Баба Лиза настороженно посмотрела на внука. Ее губы искривила недовольная улыбка:

— Что ты такое говоришь? Куда мне ехать в девяносто лет? Хватит, наездилась. Доживу спокойно здесь и умру спокойно... Ты не опоздаешь? — она посмотрела на часы.

— Нет, не опоздаю. Ты все-таки подумай, ладно? А я в Америке все разузнаю и тебе позвоню.

Он поднялся. Баба Лиза тоже хотела встать, положила руки на ходунки.

— Нет, ба, не надо. Сиди, — он легонько опустил ладонь на ее плечо.

Посмотрел ей в глаза. В ее живые, умные глаза. Темные, как две спелые вишни. Не было в тех глазах сейчас ни слез, ни жалобы, ни горя. Печаль какая-то. Да, разве что печаль.

— Все, иди. Иди, внук, — сказала она настолько спокойно, что Натан даже поразился ее ледяному голосу.

Наклонившись, поцеловал бабушку в щеку. И запах уловил — пудры, тот знакомый, незабываемый запах пудры, с которым баба Лиза однажды вошла в его детство, в его мир.

— Иди, иди.

По коридору направился к двери. Вот и все. Никаких сцен. Никакого театра. Все прошло тихо, спокойно. Почти буднично...

Взявшись за ручку двери, оглянулся. Чтобы увидеть еще раз ее лицо. Лицо женщины, всегда умевшей «закрывать свое сердце», подчиняя эмоции своей твердой воле.

...Она буквально тряслась в кресле. Все ее тело ходило ходуном, тряслись плечи, голова. Рот ее был широко раскрыт, словно она пыталась вобрать в себя побольше воздуха.

Натан едва не ринулся назад, но стоявшая возле бабы Лизы медсестра решительным жестом попросила его уйти, уйти поскорее...

***

Он стоял на одной из невысоких гор, возле беседки для отдыха. Ждал Томаса, который должен был отвезти его в аэропорт.

Сердце его было полно самых противоречивых чувств. Досада на себя, чувство вины, жалость к бабушке, гнев на родных в Канаде — все это смешалось в нем.

Он вдруг понял, что в его жизни произошла ошибка, случилось что-то неправильное. Столько лет он жил рядом и будто бы так никогда и не встретился с бабушкой. Почему-то, по какой-то их обоюдной глупости они всегда расходились, чаще прощались, чем встречались, проходили мимо друг друга, считая один другого чужим. Но ведь это не так. Ведь была же и любовь в их сердцах. Но почему-то эта любовь никогда не раскрывалась, а всегда пряталась, уходила в тень, уступая место другим, незначительным и мелким чувствам и вещам.

«Это настоящее свинство с моей стороны, и со стороны мамы тоже, и сестры. Но еще не поздно, еще все можно поправить».

Изредка за его спиной проезжали машины. Ветерок приятно касался лица.