Фаворит Марии Медичи

– И именно сегодня ты вдруг это осознал? – теперь Анри уже не смеялся, он склонил голову, завесив глаза волной блестящих каштановых волос, и пристально вглядывался в лицо младшего брата. – И какая же муха или какой львиный хвост тебя укусил?

Арман закрыл глаза. Пусть Анри и не обладает великой ученостью, но он с десяти лет при дворе и знает младшего брата с рождения – нужно дать объяснение, в которое можно поверить, а не только принять к сведению – с тем, чтобы продолжить выяснение истинных мотивов.

Он открыл глаза и сразу потупился. Немного помедлил, словно борясь со смущением – не забыв два раза глубоко вздохнуть – чтобы видно было, как ребра ходят под сорочкой.

– Анри… Мне… Мне было видение, – он вскинул глаза, проверяя реакцию брата. Анри медленно кивнул, соглашаясь, глаза его перестали требовать и начали жалеть.

– Сегодня? Сознание терял? – брат приблизился и осторожно положил ему руку на скулу, наклоняя его голову к своему лицу – ростом Арман превосходил обоих старших братьев.

– Обошлось, – растроганный Арман накрыл руку брата своей. – Но жизнь моя никогда уже не станет прежней.

Анри прижал его голову к своему камзолу, царапая щеку жесткой вышивкой:

– Малыш… Храни тебя Господь… Мне жаль, что ты уезжаешь – мы столько лет жили в одном городе, и вот ты покидаешь Париж, чтобы вернуться в болота Пуату.

– Родные болота, хочу заметить! – вывернувшись из его объятий, Арман принялся складывать на столешницу стопки исписанных листов, снимая их с полки. Краем глаза он заметил, как Анри обменялся долгим удрученным взглядом с Дебурне. Обошлось.

– Матушка будет огорчена, – добавил Анри. – Она так радовалась твоим успехам при дворе. Perfetto! Как говорят у Марии Медичи.

– Ты стал совсем итальянцем, как я погляжу, – неодобрительно покачал головой епископ.

– Что плохого в итальянцах? – беспечно улыбнулся придворный. – В своем флорентийском сундуке королева привезла много презанятных игрушек.

– Это ты про Кончино Кончини? – скептически поднял брови Арман.

– А что Кончини? Он моется каждую неделю и душится розовой водой, – ухмыльнулся Анри. – Кстати, он завел моду на узкие брыжи. Говорит, что ему надоело ходить с мельничным жерновом на шее.

– Это диверсия с его стороны, – младший брат замер, прижимая к груди как раз такой кружевной жернов – не из самых широких, но каких жертв стоило епископу его купить! Если благодаря итальянцам его приобретение скоро выйдет из моды – может, и неплохо, что он покидает двор.

Дебурне все-таки удалось уговорить хозяина не ехать сломя голову в ночь, а отложить отъезд на утро, о чем вскоре пожалели и хозяин, и слуга.

Нет, герцог Эпернон не пожаловал в скромную келью епископа Люсонского, чтобы лично пронзить шпагой случайного свидетеля зловещего разговора, и даже не прислал взвод своих солдат. Но епископ подумал, что это был бы не худший исход. От человека со шпагой, даже от нескольких – можно отбиться, но нельзя воевать с эриниями внутри собственной головы.

Удар! Режущая боль в груди. Беспомощность. Жизнь уходит, убегает, утекает из еще живого, думающего, чувствующего тела, глаза впиваются в лица окружающих, пытаясь найти спасение – увы! Они живы, а ты с этого мига – нет. Штаны мокры, будто он обмочился, но это кровь хлещет из раны, впитываясь в бархат дублета и пятная белые чулки, льет на булыжники улицы Медников…

– Ваше величество! Ваше величество!

– Король ранен! Отойдите, король ранен! Кладите его, вот так…

Как больно… Дайте увидеть небо! Разойдитесь… Не хочу, чтобы последним, что я увижу в жизни, были желтые глаза Эпернона…

Епископ Люсонский с криком вскочил на кровати, сбив на пол перину и до боли впиваясь пальцами в простыню.

– Что случилось? – сонный камердинер торопливо чиркает кресалом, зажигая свечу. На щеке краснеет рубец, оставленный грубым швом суконной куртки – свою постель слуга уже уложил в сундук, чтобы утром не терять ни минуты. А постель мсье Армана можно, кажется, выжимать – с хозяина ручьями льет пот, лицо лоснится, глаза безумны.

– Опять кошмары? – Дебурне поднимает одеяло и пытается закутать хозяина, у которого зубы отбивают дробь. От движения слуги Арман отшатывается в угол, едва подавив очередной крик. Слуга застывает на месте, и понемногу епископ Люсонский начинает приходить в себя – из глаз исчезает затравленное выражение, руки разжимаются.

– Да… Опять кошмары, – тихо отвечает Арман. – Дай воды, пожалуйста.