Фаворит Марии Медичи

– Меня больше заботит, какую карту он скрывает в рукаве… – заметил Арман, внутренне холодея. Ему было, в общем, известно, что это за козырной туз. Он впервые с кем-то об этом заговорил – отец Жозеф необъяснимо располагал к себе. Неудивительно, что Мария Медичи вцепилась в него как в дипломата – точно так же, как до того вцепилась в Барбена как в финансиста, в Кончини – как в человека, чьи запасы удачливости были, казалось, неисчерпаемы, в Эпернона – как в хладнокровного убийцу. И сам Арман ощущает ее мертвую хватку – только вот он, если быть точным, еще не оправдал возложенных ожиданий, в отличие от всех остальных.

– Какой бы ни была эта карта – Марию Медичи она не поколеблет, – отмахнулся капуцин. – Она женщина выносливая. Своего не упустит.

Отец Жозеф замолчал и ласково улыбнулся Арману. Расценив это как приглашение к откровенности, тот проговорил:

– Я попал в политику через альков. Нарушить обеты – стоит ли все это таких жертв?

– Конечно, было бы куда удобнее, родись вы дофином, – хмыкнул отец Жозеф. – Но каждый играет теми картами, какие у него есть.

– Но Царствие Небесное… – протянул Арман с сомнением.

– Вы должны думать не о себе! – отец Жозеф в гневе стиснул колено собеседника. – Пастырю не возбраняются прогулки в ад, если свою паству он ведет на небеса.

– На небеса?..

– Мне было видение, – возвестил монах. – Вы избраны, Арман, с этим ничего не поделать. Я не зря всеми силами рекомендовал королеве именно вашу кандидатуру. Право, не преувеличиваете ли вы тяжесть своей жертвы?

Теперь глаза капуцина откровенно смеялись.

– Идите и служите, – его горячая рука наконец покинула колено епископа, который смущенно уставился в окно. Карета уже проезжала Гревскую площадь. Ветер раскачивал на виселице три трупа в не успевших потускнеть кроваво-красных ливреях – цветах Кончини.

– Что за история? – кивнул отец Жозеф на повешенных. – Наш флорентиец опять слегка вышел из себя?

– Когда он возвращался из предместья Сен-Жермен, в воротах у него потребовали документы – он сам велел проверять всех, кто въезжает в город! Кончини рассвирепел, что какой-то квартальный смеет не знать его в лицо. Чуть не пришиб этого Пикара, тот начал кричать, сбежалась вся улица, и Кончини еле спасся, забежав в первый попавшийся дом. На следующий день трое из его свиты убили Пикара. Теперь они кормят ворон.

– Кончино погубит его доброта. Принц Конде бы сразу проткнул этого сапожника насквозь, да и дело с концом. Итальянцам лишь бы шум устроить.

Арман поежился, предчувствуя бурю при известии об условиях Конде, и решил сначала исполнить свой долг как духовника Анны Австрийской, а потом, когда все стихнет, явиться к Марии Медичи.

В своих расчетах он ошибся.

Выслушав исповедь Анны Австрийской – похожей на куклу девочки с испуганными зелеными глазами – грехи ее, разумеется, не заслуживали звания грехов, епископ двинулся к кабинету Марии Медичи, уповая, что буря уже утихла.

Но, выйдя на галерею, он издали заметил в проеме окна Кончини, окруженного шумящей толпой человек в пятьдесят. Они галдели, толкались и совершенно не замечали в соседнем окне бледного молодого человека с потупленными глазами.

Высокий, но еще по-детски узкоплечий, четырнадцатилетний Людовик XIII не интересовал никого, кроме двух слуг и Люиня – своего сокольничего и близкого друга.

Тридцатисемилетний Шарль де Люинь доселе ничем особым не выделялся – родом из Прованса, он с десяти лет служил пажом графа де Люда, потом получил чин лейтенанта королевских пушкарей, а потом стал сокольничим юного Людовика, у которого охота стала главной страстью. Стройный, широкоплечий, белокурый, Люинь в молодости был писаным красавцем, но и сейчас его лицо производило приятное впечатление, не успев приобрести печати вседозволенности, столь свойственной фаворитам.

– В-вон л-л-лошади, Люинь, – король дернул друга за рукав, и отвернулся раньше, чем Арман успел поклониться. Людовик его не заметил – как, впрочем, и всегда.

Арман мысленно вздохнул и присоединился к свите Кончини.

Он просчитался – король его заметил. И запомнил неотданный поклон. Людовик часто смотрел из-под ресниц – их длина позволяла делать это незаметно, и увиденное редко его радовало.

Превосходным средством отвлечься стала охота – бок о бок с Люинем, на всем скаку преследуя оленя, Людовик чувствовал себя почти счастливым. Морозный дух зимнего леса – куда слаще затхлости Лувра! Первый снег – что может быть лучше? Только снег, обагренный кровью добычи.

Олень – огромный, хоть и молодой самец – рога его несли всего по два отростка – все-таки оторвался от охотников, но не от собак.

Правя на лай, король выскочил на поляну, где гончие остановили зверя, прижав его к переломленному стволу громадной ели. В каше из комьев снега и рыжей хвои уже лежала собака с пробитым черепом.

Олень дрался окровавленными копытами, неистово мотал головой, но псы знали свое дело – повисли на боках, шее и ляжках жертвы, почти обездвижив ее.