Но вечно так продолжаться не могло. Женская природа не позволяла им, запертым в оранжерее светлицы, где выращивались всевозможные сплетни и слухи, терпеть мои грехи без того, чтобы не съязвить, не уколоть, не фыркнуть. И как они постарались принародно выставить меня на посмешище! Никогда им этого не прошу — именно того,
Потом ропот восторга сменился шелестом шепотков, в которых изумление мешалось с некоторым злорадством, — это я оказалась в центре всеобщего внимания. Ничего другого я и не ожидала. Взор королевы тоже упал на меня.
— Алиса!..
Конечно, я могла придумать подходящий предлог и вообще не явиться сюда. Могла спрятаться в дальнем углу, движимая страхом. Унижением. Разве не этого от меня ожидали?
Но мой враг просчитался. Прятаться я не стала.
— Да, ваше величество? — Я сделала реверанс. Юбки мои, как ясно мог видеть всякий, были не голубого с серебром цвета, не было на них и меховой опушки.
— Что это?.. — Королева указала на мое одеяние.
Я намеренно выбрала именно это — ту самую одежду, в которой меня когда-то привезли ко двору и которую я хранила непонятно зачем — надевать ее снова я вовсе не собиралась.
Грубая и поношенная, покрытая пятнами и мятая от длительного хранения в сундуке, эта одежда сейчас покрывала меня с ног до головы, будто я оставалась прислугой низшего ранга. Я стояла посреди разукрашенной самоцветами толпы как серенький воробьишка, затесавшийся в стаю пестрых щеглов.
Да! Я бросила перчатку, а теперь очень старательно обдумывала, что ответить королеве. Поведать ли ей все как есть? Эта мысль привлекала меня все больше, по мере того как под грубым одеянием
Мысленным взором я не видела ничего, кроме разложенного на моей кровати прекрасного платья — самого красивого из всех, какие у меня до сих пор были, — из шелка и камчатной ткани, безнадежно изрезанного, с оторванной собольей опушкой. Покрывало было разорвано надвое, как и богато вышитый пояс. Над ним я старательно работала много недель, но кому-то хватило часа, чтобы искромсать его ножницами, что не требовало никакого искусства, а лишь безграничной мстительности. Вышивка потребовала столько терпения, сколько я до сих пор за всю жизнь не проявила, но теперь все пошло прахом. Кому-то доставило удовольствие даже забрать у меня подарок Филиппы — мягкие кожаные туфельки с розетками из камчи. Они исчезли бесследно. Можно было поплакать над непоправимым ущербом, но девушки, делившие со мной комнату, очень бы этому порадовались. Я минутку постояла, поглядела, глотая слезы, задетая за живое уничтожением такой красивой вещи — этим свидетельством моего полного одиночества в обществе придворных дам. Кто-то сдавленно хихикнул за моей спиной, и это вернуло мне душевные силы. Я аккуратно сложила изрезанное платье и с яростной решимостью облачилась в дешевенькую бумазею, годную лишь для черной работы. Если уж нельзя надеть самое лучшее, то не стоит соперничать с другими, надевая то, что просто чуть похуже. Я нимало не пыталась скрывать, кем была когда-то и как сильно изменилась с тех пор.
Так сказать правду или ввести королеву в заблуждение? Я обвела взглядом лица, на которых было написано ожидание, и в мозгу зазвучал возможный ответ: «Одна из ваших фрейлин, ваше величество, из зависти испортила мое платье».
Это ничего мне не даст. Доказательств у меня не было. И я буду выглядеть очень глупо.
— Она не может в таком виде присутствовать на турнире, — заметила Изабелла, пока я молчала.
— Да, — согласилась королева, — ни в коем случае.
— Думаю, для подобного неповиновения должна быть причина. — В голосе Изабеллы ясно слышалась насмешка. Я не считала, что это сделала она. Подобная месть была ниже ее достоинства, к тому же она знала, как относится ко мне королева.
— Это не злостное неповиновение, ваше величество. — Я подняла глаза и посмотрела на Филиппу.
— Наверное, случилась какая-то беда… — Лицо у нее было печальным, но глаза оставались ясными. Она открывала мне путь к спасению.
— Да, миледи. Во всем виновата моя небрежность.