Фавориты Фортуны

– Мы не надеемся выиграть, Цезарь. Не это цель нашего приезда. Просто пережитое нами при старшем Долабелле заставило нас понять, что иногда над нами ставят римлян, которые мало чем отличаются от животных. И мы думаем, что пора Риму узнать об этом. Петиции бесполезны. Никто не хочет их читать, и меньше всего – Сенат. Обвинения в измене или вымогательстве – редкие судебные дела, которые посещают только высшие классы римского общества. Мы хотим привлечь внимание всадников и даже низших классов. Поэтому мы подумали о слушании в суде по делам убийств – такие дела привлекают больше внимания. Туда приходят все классы. И когда мы стали прикидывать, кого бы выбрать для примера, все сразу подумали об одном человеке – Гае Антонии Гибриде.

– А что он сделал? – спросил Цезарь.

– Он был префектом кавалерии, ответственным за районы Феспии, Элевсин и Орхомен в то время, когда Сулла или кто-нибудь из его армии жили в Беотии. Но он почти не выполнял своих обязанностей. Вместо этого он находил удовольствие в ужасных занятиях – пытках, увечьях, изнасилованиях женщин и мужчин, мальчиков и девочек, убийствах.

– Гибрид?

– Да, Гибрид.

– Ну, я всегда знал, что он – типичный Антоний, чаще пьяный, чем трезвый, транжира с неуемным аппетитом, падкий на женщин и еду, – с презрением заметил Цезарь. – Но пытки? Даже для Антония это необычно. Я скорее поверил бы, если бы это оказался Агенобарб!

– У нас есть неопровержимые свидетельства, Цезарь.

– Предполагаю, что в этом отношении он пошел в мать. Она не была римлянкой, хотя я всегда слышал, что она довольно приличная женщина. Из апулиев. Но апулии – не дикари, а то, о чем вы говорите, – чистое варварство. Даже Гай Веррес не заходил так далеко!

– Наши свидетельства неопровержимы, – повторил Ификрат. Он лукаво взглянул на Цезаря. – Теперь, наверное, ты понимаешь наше положение: кто из римских высших кругов поверит нам, если весь Рим не станет говорить об этом и если весь Рим не увидит наши свидетельства собственными глазами?

– У вас есть жертвы-свидетели?

– Десятки, если потребуется. Люди безупречной репутации и положения. Кто без глаз, кто без ушей, кто без языка, кто без кистей или ступней, без гениталий, маток, рук, кожи… Этот человек – зверь. Такими же были и его дружки. Но не о них разговор, они не аристократы.

Цезарю стало дурно.

– Значит, его жертвы не умирали.

– Большинство из них – да, это правда. Видишь ли, Антоний считал, что то, что он вытворяет, – это искусство. Искусством было также причинить человеку невыносимую боль, расчленить его, не доводя до смерти. Самая большая радость для Антония заключалась в том, чтобы спустя месяцы вернуться и посмотреть, живы ли еще его жертвы.

– Для меня это будет неудобно, но я, конечно, возьмусь за это дело.

– Неудобно? Почему?

– Его старший брат, Марк, женат на моей двоюродной сестре – дочери Луция Цезаря, который был консулом, а позднее погиб от руки Гая Мария. Остались три мальчика – племянники Гибрида, которые являются моими троюродными братьями. Считается дурным тоном обвинять членов своей собственной семьи, Ификрат.

– Но Гай Антоний Гибрид ведь не прямой твой родственник? Твоя кузина замужем не за ним.

– Поэтому я и возьмусь за дело. Но многие не одобрят этого. У нас кровные узы через трех сыновей Юлии.

Цезарь решил переговорить с Луцием Декумием, а не с Гаем Матием или с кем-либо другим, кто ближе к нему по положению.

– Ты все слышишь, отец. Но слышал ли ты о таком?

Луций Декумий обладал такой внешностью, что в молодости не выглядел старше, а когда постарел, не стал выглядеть моложе. Говоря иначе, Луций Декумий всегда соответствовал своему возрасту. Цезарю было трудно определить его лета, но он предполагал, что тому около шестидесяти.

– Немного. Чуть-чуть. Рабы у него не задерживаются дольше полугода, но никто никогда не видел, чтобы их хоронили. Я всегда становлюсь подозрительным в таких случаях. Обычно это означает всякие мерзкие тайны.

– Нет ничего более омерзительного, чем жестокое обращение с рабом.

– Да, ты думаешь правильно, Цезарь. У тебя лучшая в мире мать, ты получил отменное воспитание.

– Это не должно зависеть от воспитания! – сердито прервал его Цезарь. – Это должно заключаться в природе человека. Я могу понять жестокость, когда она совершается дикарями: их обычаи, традиции и боги требуют от них подобных вещей. Вещей, которые мы, римляне, объявили вне закона несколько столетий назад. Когда подумаешь, что римский аристократ – один из Антониев! – получает удовольствие, причиняя такие страдания, – о, папа, мне трудно поверить!

Но Луций Декумий только задумчиво посмотрел на своего собеседника.