Фавориты Фортуны

— Моя армия стоит у города. Мы собираемся воевать с Суллой. Или, по крайней мере, моя армия. А я останусь здесь, с тобой.

— И как долго? — вежливо поинтересовалась она.

— Пока все не кончится так или иначе.

— Понимаю.

Она откинулась в кресле, великолепная женщина тридцати лет, и посмотрела на него спокойно, без тени того жгучего желания, которое он, бывало, видел в ее глазах, когда они только что поженились и он еще был мужчиной.

— Что я должна сделать, чтобы твое пребывание здесь было удобным для тебя, муж мой? Есть ли что-то особенное, в чем ты нуждаешься?

— У меня есть специальный слуга. Он знает, что делать.

Красиво распределив облако дорогого газа вокруг своего изумительного тела, она продолжала смотреть на него огромными темными глазами, за которые ее прозывали «волоокой».

— Обедать будешь ты один? — спросила она.

— Нет, еще трое. Мои легаты. Тебя это затруднит?

— Конечно, нет. Обед в твоем доме сделает тебе честь, Гай Папий.

Действительно, обед оказался превосходным. Бастия была отличной хозяйкой. Она знала двоих из трех гостей, которые пришли отобедать со своим больным командиром, — Понтия Телезина и Марка Лампония. Телезин был самнит из очень древнего рода, слишком молодой, чтобы числиться среди самнитов, отличившихся в Италийской войне. Теперь ему было тридцать два года, он был красив и осмелел настолько, что позволил себе окинуть хозяйку оценивающим взглядом, который заметила только она одна. И хорошо, что она проигнорировала этот взгляд. Телезин был самнитом, а это означало, что он ненавидит римлян больше, чем восхищается женщинами.

Марк Лампоний, вождь луканского племени, был ярым врагом Рима во время Италийской войны. Теперь, в возрасте пятидесяти с лишним лет, он все еще был настроен воинственно и жаждал пролить римскую кровь. «Они никогда не изменятся, эти италики, — подумала Бастия. — Разрушить Рим значит для них больше, чем жизнь, процветание или покой. Даже больше, чем дети».

Третьего гостя Бастия никогда раньше не видела. Он был, как и она, родом из Кампании, известный человек в Капуе. Звали его Тиберий Гутта. Он был толстый, звероподобный, с большим самомнением и, как и прочие, фанатично жаждал крови римлян.

Бастия покинула столовую, как только муж позволил ей удалиться. Ее душил гнев, который она изо всех сил старалась скрыть. Это несправедливо! Все только-только стало приходить в норму. Люди уже решили, что другой Италийской войны не будет. И вот оно! Все начинается заново. Ей хотелось громко крикнуть, что ничего не изменится, что Рим опять сотрет их всех в порошок. Но она сдержалась. Даже если бы они и поверили ей, патриотизм и гордость не позволили бы им пойти на попятный.

Но гнев не покидал Бастию. Она ходила взад-вперед по мраморному полу своей гостиной, сгорая от желания наброситься с кулаками на этих тупоголовых дураков. Особенно бесил ее собственный муж, лидер своего народа, тот, на кого самниты смотрят как на вождя. И куда же он ведет их? На войну с Римом. На верную смерть. Подумал ли он о том, что, когда падет он, все, кто был с ним, тоже погибнут? Конечно, нет! Он ведь мужчина со всеми мужскими идиотскими понятиями о национальной идее, о мщении. Воплощение мужчины, хотя лишь наполовину. И оставшаяся половина Мутила для нее была бесполезна. Эта половина не могла служить ни для воспроизведения потомства, ни для удовольствия.

Бастия остановилась, чувствуя, как ей стало жарко от этого гнева, как все в ней вскипело. Она кусала губы, чувствуя вкус крови на губах. Она вся пылала.

Был один раб… Один из тех греков из Самофракии с волосами такими черными, что на свету они отливали синевой, с бровями, сросшимися на переносице в бесстыдном изобилии, и с глазами цвета горного озера. А кожа у него такая гладкая, что хотелось целовать ее… Бастия хлопнула в ладоши.

Когда вошел управляющий, она посмотрела на него, вскинув подбородок, с покусанными губами, распухшими и красными, как клубника.

— Господа в столовой удовлетворены? — спросила Бастия.

— Да, госпожа.

— Хорошо. Продолжай прислуживать им, пожалуйста. И пришли ко мне сюда Ипполита. Я думаю, он может кое-что сделать для меня, — велела она.

Лицо управляющего осталось неподвижным. Поскольку его хозяин Мутил не пожелал жить в Теане, где обитала его хозяйка Бастия, следовательно, хозяйка для него значила больше. Она должна быть счастлива. Он поклонился.

— Я сейчас же отправлю к тебе Ипполита, госпожа, — сказал он и вышел из комнаты, продолжая кланяться.

В триклинии о Бастии забыли, как только она ушла на свою половину.

— Карбон уверяет меня, что связал силы Суллы в Клузии, — сказал Мутил своим легатам.

— Ты этому веришь? — спросил Лампоний.

Мутил нахмурился:

— У меня нет оснований не верить ему, но я, конечно, не могу быть полностью в этом уверен. А у тебя есть основания думать иначе?

— Нет, кроме того, что Карбон — римлянин.

— Правильно, правильно! — воскликнул Понтий Телезин.