Фавориты – «темные лошадки» русской истории. От Малюты Скуратова до Лаврентия Берии

Вообще в военных поселениях все было устроено напоказ. Аракчеев обращал внимание только на внешнюю сторону. Дома содержались в образцовом порядке, но печи на кухнях запрещалось топить, дабы частым употреблением оных не портить. Дороги поражали благоустроенностью, но по ним запрещалось ездить. Мосты были сколочены на диво как хорошо, но простым людям предписывалось объезжать их вброд. Обходя дома новгородских поселенцев, император Александр умилялся их благополучию, видя в каждой избе на столе жареного поросенка. Он не подозревал, что этого поросенка задворками переносили из дома в дом по пути государя, тогда как сами поселенцы уже которую неделю сидели на пустых щах.

Сразу же по учреждении поселений и насильственной ломке русского крестьянского быта на казарменно-прусский образец властям пришлось усмирять волнения военизированных крестьян. Эти волнения часто переходили в открытый бунт, памятный жестокой расправой над его участниками. Всем запомнились «Ясеневская кампания» – усмирение новгородских раскольников, записанных в военные поселенцы, или «Чугуевская бойня» 1819 года, когда шпицрутенами было засечено насмерть 70 участников протестов.

Если идея военных поселений не принадлежала Аракчееву, то ее реализация со всеми ее «прелестями» как самого уродливого произведения российского крепостничества по праву должна считаться его личным достижением.

«Аракчеевщина»

Скабрезная эпиграмма о «всей России притеснителе» от молодого Александра Пушкина ходила в то время об Аракчееве. В последней строке под злобным оскорблением подразумевалась любовница Аракчеева, речь о которой впереди.

Перед Аракчеевым, зная о его особых отношениях с царем, трепетали все сановники. Отчасти это вызывалось и личными качествами графа. Он, будучи сам непоколебимо честен, был непримирим к взяточничеству и везде, где мог добраться до явных случаев коррупции, безжалостно ее искоренял. Так что негативный общественный шум об Аракчееве создавали частенько те, у кого рыльце было в пушку.

Но все одиозные явления последнего десятилетия царствования Александра I, даже те, к которым Аракчеев по долгу службы был совершенно непричастен, начали связывать с его именем. А таких явлений, надо признаться, было немало. Ключевский обращает внимание на деятельность некого Магницкого. Как член Главного управления училищ при Министерстве просвещения, он был направлен в Казанский университет в качестве ревизора. Заключение бойкого Магницкого было суровым – университет должен быть разрушен публично. Поскольку только так можно было избавиться от главного порока вольнодумства. Инструкция Магницкого для исправления учреждения была образцом педантичности. Особенно досталось преподаванию философии и истории, которым устанавливались самые жесткие рамки. А быт студентов превращал университет в монашеский орден с его худшими проявлениями – наказаниями, доносами и лицемерием.

Как видим, совсем не Аракчеев был инициатором всех этих нововведений. Но его имя уже реяло над троном, и его считали виновником накрывающего страну мракобесия. Отчасти такой взгляд был безусловно справедлив. Нахождение такого лица, как Аракчеев, на правах особо приближенного к императору, облегчало любые реакционные и обскурантистские новшества, инициатором которых был сам император. Однако общественное мнение, согласно уже упомянутому высказыванию Керсновского, тщательно оберегая Александра I, приписывало их его фавориту.

Но на одну сферу – на армию – воздействие любителя фрунта и муштры Аракчеева было непосредственным, хотя и здесь оно подкреплялось таким же отношением Александра I.

«Мелочная служба», по выражению Керсновского, поразила русскую армию насквозь, начиная от командования и заканчивая последним рекрутом. Муштра, имитация бурной деятельности, педантизм в отношении мундиров – форменный формализм – как тяжелая болезнь забирала у войска саму жизнь.

Семья Аракчеева. Кровавый инцидент в селе Грузино

«Аракчеева упрекают, – писал Керсновский, в целом положительно настроенный к нему, – и не без основания, в жестокости. <…> Граф был груб и даже чрезвычайно груб, был мелочен и педантичен, но все это как раз считалось в Гатчине атрибутами „истинного службиста”. Он обращал внимание главным образом на показную сторону, но ведь, по гатчинским воззрениям, показная сторона – формализм – являлась именно основой всего военного дела <…> Все эти гатчинские воззрения разделялись, и притом в гораздо сильнейшей степени, императором Александром».

Свою грубость и жестокость Аракчеев даже непроизвольно переносил за пределы армии, на гражданскую жизнь.