Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Алексей Евграфович часто навещал Ольгу Владимировну и мальчиков и договорился с ними и с Андрюшей пойти удить рыбу на какое-то озеро. Они должны были встать в 3:00 ночи, чтобы к рассвету прийти на озеро и застать утренний клев. Мне он не разрешил пойти с ними, хотя мне этого очень хотелось. Путешествие это должно было состояться через несколько дней после поездки в Пальме. День был назначен, уговорились, кто кого будет будить, и улеглись пораньше спать. Однако этой рыбалке не суждено было осуществиться. Я спала крепко и не слышала, как кто-то из мальчиков подходил и стучал к Алексею в Евграфовичу в окно и что тот ответил, что плохо себя чувствует и на озеро идти не может. Утром температура у отца оказалась немного повышенной, сначала думали, что он простудился, но потом оказалось, что он заболел брюшным тифом, и к тому же в очень сильной форме. Никто в Безо им не болел, единственное вероятное объяснение было то, что во время поездки в Пальме он, разгоряченный, напился очень холодной сырой родниковой воды. Но, как бы то ни было, он заболел. В Безо не было ни больницы, ни постоянных врачей, ближайший город Везенберг находился в тридцати пяти верстах, вести отца в Петербург было опасно. К счастью, в Безо жил на даче старичок-немец – доктор Zopfel, который взялся лечить отца. В Петербург Марии Павловне была послана тревожная телеграмма, она взяла за свой счет кратковременный отпуск и приехала сама, и вместе с ней приехал второй служитель отцовской лаборатории Василий Ломакин и привез с собой городскую отцовскую кровать с сеткой, чтобы отцу было удобнее лежать. На следующий день приехал университетский фельдшер Борисов, дежурить около Алексея Евграфовича по ночам.

Все трое приезжих скоро уехали назад в Петербург. Главный уход за отцом ложился, конечно, на мать. Я была еще глупа и не понимала всей серьезности болезни отца: я добросовестно дежурила около него днем, но это не мешало мне по-прежнему играть и болтать с Луизой.

Я уже писала, что в пустом доме Лангсеппа была открытая терраса, которую использовали в качестве сцены для любительских спектаклей: перед ней на лужайке ставили несколько рядов скамеек для зрителей. Комнаты, выходившие на террасу, служили кулисами. Только последние несколько лет в Безо появилось значительное число русских дачников, и количество их все возрастало. Стали приезжать преподаватели Гатчинского сиротского института[156], преподаватели средних и высших учебных заведений Петербурга. В Безо приезжали преимущественно семьи лиц, пользующихся летними трехмесячными каникулами, так как часто ездить в Безо и обратно было дорого и утомительно. Таким увеличением русского дачного населения были недовольны прежние основные дачники, немецкие семьи из Петербурга, Ревеля и других ближних городов. Русские дачники были, как всегда, более тароватые[157] и часто более состоятельны, цены на дачи и на продукты несколько поднялись, что, конечно, не нравилось немцам. Но и кроме этого чувствовался известный антагонизм. Немцы держались особняком и лишь с трудом объединялись с русскими. Немецкая часть дачников ежегодно устраивала любительский спектакль на немецком языке и использовала для этой цели упомянутую террасу

Когда отец заболел, там как раз шли репетиции пьесы. Смотреть эти репетиции никого не пускали, но ребятам, в том числе и мне, все ведь надо знать, все интересно. Репетировали вечером. Мы с матерью поужинали, она ушла к отцу, а я, пользуясь своей безнадзорностью, отправилась смотреть репетицию, для чего залезла на наш забор, с которого прекрасно была видна освещенная терраса и все было хорошо слышно. Я так была увлечена спектаклем, что не слышала даже колокольчиков коляски, на которой приехала Мария Павловна, и увидала ее, когда она уже входила в калитку. Я побежала ей навстречу и стала ей рассказывать о спектакле, а не о том, что волновало ее, – о болезни отца.

Такое мое излишнее увлечение спектаклем можно объяснить тем, что меня лет до пятнадцати мать не пускала ни на какие вечерние спектакли, да и на дневные спектакли я ходила не чаще одного-двух раз в год. Не пускали меня вечером в театр потому, что матерью для меня был установлен регулярный образ жизни, в частности, я всегда ложилась спать около десяти часов, спектакли же кончались поздно, сообщения хорошего не было, пришлось бы очень поздно ложиться спать, а наутро рано вставать и идти в школу. Мать не забывала о том, что у нее туберкулез, и старалась оградить меня от него закаливанием и регулярным образом жизни. Но к школьным занятиям она относилась очень серьезно, без действительной болезни не оставляла меня дома, насморк и кашель не считался препятствием для посещения школы. Перед экзаменами я занималась целыми днями, посредине обязательно выходила погулять, а вечером ложилась спать в обычное время.