Ехать надо было до Севастополя, а оттуда уже добираться до Ялты. Поехали мы в скором поезде в спальном вагоне второго класса. С нами в купе ехала дама, которая научила меня играть в карты в «66», и мы сражались с ней почти целый день. Мне очень понравилось смотреть в окно, но был февраль месяц, еще везде был снег. Из Севастополя в Ялту можно было ехать на лошадях или на пароходе. На лошадях мать не рискнула: было холодно, и она боялась простудиться, поэтому мы поехали на пароходе. На палубе было холодно, а в каюте мать скоро укачало, я ходила по ее поручению разыскивать горничную и просить у нее ломтики лимона от тошноты. В Ялту мы приехали утром и отправились прямо к Елпатьевскому. Осмотрев мать и дав ей кое-какие советы, Сергей Яковлевич поехал с нами к Ярцевым, на Гимназическую улицу. Дома в Ялте тогда не были нумерованы, и адрес наш был такой: Гимназическая улица, дача Ярцева.
Дом был большой, каменный, двухэтажный, а так как он стоял на косогоре, то с одной стороны был еще внизу третий этаж. Вокруг дома был молодой сад, во дворе хозяйственные постройки. С Ярцевым мать сразу договорилась обо всем, и мы заняли большую комнату с двумя окнами с видом на море. Я сразу же почувствовала себя как дома. Еще бы! Я попала в компанию из пяти девочек: старшая дочь Ярцевых, Мария, была больна костным туберкулезом, у нее было поражено колено, и она ходила на костылях, ей было пятнадцать лет, поэтому я мало с ней имела дела. Вторая дочь, Наталья, была на два года ее моложе. Средняя дочка, Ольга, была на полтора года старше меня, и мы скоро подружились. Следующая за ней, Татьяна, была девочка-сорванец, отец называл ее «Танька-поганка», ей было семь лет. Самая младшая, Анна, четырех лет, была больна хроническим нефритом после скарлатины. Кроме девочек Ярцевых, была еще одна дочка доктора, Зинаида, учившаяся в одном классе с Ольгой Ярцевой, и брат ее, Анатолий, был на два года ее старше. Такова была детская компания, в которую я попала и с которой я прожила около девяти месяцев.
Ярцевы всего несколько лет как поселились в Ялте, до этого они жили в горах в Ялтинском лесничестве, которым заведовал Григорий Федорович Ярцев. Моя приятельница Оля до сих пор не могла забыть, как хорошо было в лесничестве, и с упоением рассказывала мне о жизни среди природы, среди чудного соснового леса. Один раз летом мы ездили с Ярцевыми в это лесничество, и я убедилась, что Оля не преувеличивала, расхваливая красоты этого места. Григорий Федорович и теперь продолжал служить, не знаю, в каком учреждении, но расположенном в Ялте. Но, кроме того, что Григорий Федорович был лесничим и, возможно, геологом, он был еще художником-пейзажистом. Стены его громадного кабинета-мастерской все были увешаны картинами, изображавшими природу Сибири. Какое там было богатство и разнообразие красок, какая масса чудесных диких цветов, какие красивые и суровые виды! Мне эти картины очень нравились. Григорий Федорович продолжал работать и сейчас, на мольберте стояла неоконченная картина, и он временами, надев темную блузу, отправлялся в кабинет, и тогда входить туда было строго запрещено. Почему Григорий Федорович провел столько времени в Сибири, ездил ли он туда в экспедиции или был, может быть, сослан, меня это тогда не интересовало. Последнее предположение не лишено основания, так как в 1905 году Григорий Федорович был выслан из Ялты и переселился со всем семейством в Москву. Григорий Федорович был живой, энергичный человек, любивший пошутить с детьми, особенно с Таней, похожей на него и лицом и характером. Это был разносторонне образованный и культурный человек, он бывал у Чехова, к нему часто заходил художник Нестеров[133]
, последний даже писал этюд с Мани Ярцевой, в черном платке, накинутом на голову, она должна была изображать послушницу. В итоге лета 1899 года у Ярцевых проездом несколько дней прожил Горький с женой и сыном.Анна Владимировна Ярцева были симпатичная, спокойная женщина, постоянно занятая семьей и хозяйством. В молодости она болела туберкулезом, и из-за ее здоровья Ярцевы и поселились в Крыму.
Теперь все опасаются, если рядом больной с открытой формой, а тогда как-то никто не отговаривал мать брать меня с собой, да и попали мы в такое туберкулезное окружение, где кроме нее самой были два человека с открытой формой, причем у Мани Ярцевой была рана на ноге. Через определенные промежутки времени врач приезжал ее перевязывать, причем это делали в столовой, где она обыкновенно лежала на диване. И никому это не казалось опасным, а мне, конечно, и в голову не приходило как-нибудь беречься.