Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Итак, мы с Липой пришли первый раз в гимназию, начался новый этап нашей жизни. В двенадцать часов была большая перемена, взяв корзиночки с завтраком, мы вышли в соседнюю комнату, полутемную, без окон, там стояли длинные столы и скамейки, за которыми мы и завтракали. Из этой комнаты двери вели в зал; большая перемена длинная, целый час, во время нее мы и гуляли, и просматривали трудные уроки, а некоторые девочки просто учили их. Впоследствии почти каждую большую перемену кто-нибудь из более слабых девочек просил рассказать им тот или иной урок. Вскоре по большим переменам были устроены уроки танцев, в которых я принимала участие и восполнила, таким образом, этот недостаток в моем образовании.

26 сентября старого стиля был день основания гимназии, в этот день занятий не было, мы приходили в гимназию без передников, с кружевными воротниками на коричневых платьях и с распущенными волосами. Мы все собирались в зале, около окон там ставили большой стол для педагогического совета, и затем происходила раздача аттестатов и медалей. При этой церемонии присутствовали и желающие родители.

Занятия кончались без десяти минут три, мы с Липой отправлялись домой. Дома я переодевалась, зимой я надевала юбку с бумазейной блузкой, весной — с легкой блузкой, в половине четвертого я пила с матерью чай и рассказывала ей события дня. После чая я становилась к окну и смотрела, идет ли очередная учительница; хотя и с Miss Violet, и с Маргаритой я занималась с большим удовольствием, но все же я смотрела с тайной надеждой: «Авось не придет». Я занималась английским и немецким через день три раза в неделю, два раза в неделю после обеда с шести-семи часов занималась музыкой. В пять часов я кончала урок английского или немецкого, в половине шестого мы садились за обед. В семь часов пили послеобеденный чай, и затем я садилась за уроки, которые обыкновенно кончала к десяти часам, к вечернему чаю. В это время часто ко мне приходила Липа, некоторые уроки мы иногда готовили вместе, спрашивали друг друга, иногда вместе упражнялись в решении задач, а иногда и просто болтали, когда уроков было мало. Мы с ней становились все ближе друг другу, мы ведь остались только вдвоем, делились нашими заветными мыслями и мечтами.

Между тем в стране становилось все тревожнее, все чаще появлялись сообщения о забастовках, демонстрациях, студенческих беспорядках. Возвращаясь из гимназии, мы видели наряды полиции, основная масса которых заполняла тогда двор Академии наук. Наконец, все это завершилось Кровавым воскресеньем 9 января[185]. Дома у нас в этот день стояла какая-то давящая, гнетущая тишина, никто не выходил из дома, но слухи ползли, зловещие, невероятные по своей беспримерной жестокости. Отец не мог сидеть на месте, молча с мрачным лицом он ходил взад и вперед по комнатам.

Фото 33. Живоин Ильич Иоцич

В этом году я совсем иначе встречала Марию Маркеловну, когда она приходила к нам, хотя она большую часть времени проводила с Марией Павловной, я все же улучала минутку с ней поболтать, иногда она приходила к нам по воскресеньям. Она по-прежнему жила вместе с Федором Васильевичем и Лидией Семеновной, по-прежнему занималась в Смоленской школе для рабочих. Заведующая этой школой, Елизавета Петровна Пожалова, очень ее любила, по-прежнему она видалась с В. А. Мокиевским, но счастливая развязка их привязанности все затягивалась, и вместо счастливого конца наступила катастрофа: в ночь на 20 февраля (старого стиля) В. А. Мокиевский покончил с собой, приняв цианистый калий. В своем последнем письме к Марии Маркеловне он не сказал, какая причина заставляла его лишить себя жизни, ему стало тяжело жить по разным обстоятельствам, а последняя причина только переполнила чашу. По пересказам товарищей эта причина заключалась в ссоре с Ж. И. Иоцичем (фото 33), из-за которой они должны были драться на дуэли. Вообще, Владимир Андреевич был человек замкнутый и мрачно смотрящий на жизнь. Любовь Марии Маркеловны доставляла ему радость, но он чувствовал, что она считает его лучшим человеком, чем он есть на самом деле. На Марию Маркеловну смерть его произвела ужасное впечатление. Она как будто предчувствовала это несчастье. В эту роковую ночь она видела во сне, будто он лежит в соседней комнате и хрипит так страшно, что она проснулась и не могла больше уснуть. Утром ей передали его письмо и сообщили о случившемся. Она очень тяжело переживала свое горе. К нам она пришла спустя несколько дней после его похорон; было воскресенье, сырой февральский день. Она пошла с Марией Павловной в наш сад, я тоже пошла туда, но не смела подойти к ней и только издали смотрела, как они ходили по дорожкам. В саду было много снега, снег был и на деревьях, мокрый, он таял и капал с веток с печальным шумом, с серого низкого неба падали мокрые снежинки.