Фаза ингибиторов

На протяжении последнего миллиона километров нагрузки на «Косу» продолжали расти. В основном они носили тепловой характер. Обычные материалы и охлаждающие системы корабля с легкостью отражали тепло, но это имело свою цену. В вакууме любой излучающий тепло объект может оставаться холодным лишь светясь, но для нас это означало бы риск выдать себя. Фоновая температура космоса – чуть меньше трех градусов по Кельвину, и кораблю достаточно было бы превысить ее всего на пару градусов, чтобы стать весьма соблазнительной целью.

И потому задолго до того, как приступить к выполнению главной задачи, криоарифметические устройства разогнались до алгоритмической скорости, производя свои мистические вычисления. Перемешивая символы и играя в фишки с информационной гранулярностью локального пространства-времени, они сумели обмануть нерушимые законы классической и квантовой термодинамики. По отдельности их уловки почти не давали преимущества, но они повторялись снова и снова, пока эффект не стал сперва измеримым, а затем макроскопическим.

Все работало как надо. Но чем ближе мы подлетали к Яркому Солнцу, тем энергичнее приходилось считать устройствам; приближалась та граница, за которой их алгоритмические циклы пошли бы вразнос. По слухам, оказавшийся в таком состоянии корабль раскрывался навстречу всем ветрам преисподней, чтобы уже никогда не закрыться. Задача леди Арэх и Сидры состояла в том, чтобы довести криоарифметику до этой грани, но ни в коем случае не дальше.

Еще ни одному криоарифметическому устройству не приходилось трудиться столь тяжко, как устройствам «Косы». Обычно от них требовалось лишь охлаждать определенные части корабля на сотню-другую градусов Кельвина. Теперь же речь шла о тысячах градусах, причем не имело значения, насколько горячо снаружи, – определить это в бушующем море фотосферы было невозможно. Но внутри температура должна была оставаться достаточно низкой, чтобы не перегрузить сотни аппаратов жизнеобеспечения, в каждом из которых лежал теплый ком, состоящий из солоноватой воды и клеток, обладающий разумом и воспоминаниями.

Нырнув в фотосферу, «Коса» оказалась в среде из полностью ионизированных частиц. Корабли встречались с плазмой постоянно – как правило, преодолевая ее без последствий. Собственно, мы уже преодолели коронарную плазму, в сотни раз более горячую, чем фотосфера. Но хотя температура этой плазмы была огромной, что означало чудовищную кинетическую энергию каждой из ее частиц, в имеющемся объеме их было недостаточно, чтобы перегрузить наши системы. В фотосфере все обстояло иначе. Температура там составляла скромные пять тысяч градусов, зато теплоемкость была намного выше. Мы летели сквозь среду, сопоставимую по плотности с пригодной для дыхания атмосферой на уровне моря, за исключением того, что она была раскалена и мы мчались в ней со скоростью в сотни километров в секунду.

Мысленно глядя сверху на ослепительное море фотосферы, я видел острый как игла черный корабль. От его носа и хвоста расходились конусы Маха, похожие на усыпанные бриллиантами плюмажи. За нами следовала сгустившаяся волна длиной в десятки тысяч километров, превращаясь на своей границе в фрактал из множества уменьшающихся рекурсивных итераций. Но бушующее море вскоре поглощало наши следы.

Криоарифметические устройства предохраняли «Косу» от жара звезды, но для того, чтобы защитить корабль от давления и стрессовых напряжений в полете сквозь фотосферу, требовались гидеоновы камни. Проблема заключалась в том, что эти разновидности защиты пытались спорить друг с другом и, чтобы разрешить разногласия, прежде чем те погубят корабль, необходимы были два человеческих разума, пусть даже измененных. Когда камни и устройства вступали в пререкания, приходилось их регулировать, ослаблять либо то, либо другое, а иногда, наоборот, усиливать. Самая пустяковая ошибка грозила ростом нестабильности, ситуацией, когда у корабля останется не больше шансов, чем у задевшего крылом пламя мотылька.

И все это время вынуждены были работать на пределе остальные системы корабля, включая разогнанные до максимума двигатели сочленителей. Но двигатели создавали лишь торможение в десять g по направлению полета, они не могли обеспечить семьдесят g центростремительной силы, необходимых, чтобы оставаться на изгибающейся траектории. Эта составляющая создавалась за счет магнитогидродинамического взаимодействия корпуса «Косы» с плазмой – корабль использовал двигательные консоли как управляющие поверхности. Сидра заверила меня, что без гидеоновых камней консоли бы под такой нагрузкой выгнулись и оторвались вместе с двигателями.

В этом случае у нас возникли бы проблемы совершенно иного порядка, но, по счастью, лишь на миг.

Мне снилась песчаная равнина.

Плоская черная бескрайняя равнина и одинокая фигура, сгибающаяся почти горизонтально под натиском ветра – раскаленного, светящегося, как расплавленный металл. В конце концов фигура слилась с обжигающей глаза белизной, превратившись в маленькое звездообразное пятнышко, а затем провалилась в ослепительно-белое забытье.