Фаза ингибиторов

На плоту стоял катафалк – ажурный ящик из переплетенного китового уса. Его обвивали зеленые лианы, образуя кружевную связь между всеми частями плота и его содержимым. Возле углов катафалка возвышались на опорах четыре фонаря, а на нем самом, вытянувшись лицом к небу, покоилось мое тело, тоже частично обвитое лианами.

Было чрезвычайно странно смотреть на мертвую оболочку, в которой я когда-то обитал. Какое-то время, возможно с минуту, я полагал, что сумею сохранить хладнокровную объективность, будто меня вызвали в морг и попросили опознать труп человека, которого я знал, но не особо близко. Лежавшая передо мной версия Уоррена Клавэйна была мне одновременно знакома и незнакома. Я успел привыкнуть к тому отпечатку, которое наложило на мое тело время, особенно в последние годы жизни в Солнечном Доле. Сидра, однако, устранила некоторую его часть, и меня поразила исходившая от лежавшего на катафалке энергия. Не энергия юности, поскольку тело осталось старческим, но я выглядел намного моложе и сильнее, чем мысленный образ, который сам же и создал. Толстым я никогда не был, но сейчас мышцы, которые успели было сделаться дряблыми, четко вырисовывались под кожей. Меня готовили к суровому испытанию, которое так и не наступило. Или, возможно, оно заключалось именно в том, чтобы бросить вызов морю, презрев клятву моего брата.

Я выглядел совершенно безмятежно, лежа на спине с закрытыми глазами, – просто уснувший крепкий старик. От чего бы я ни умер – от утопления или от какого-то более сложного воздействия, – внешних повреждений не наблюдалось. Циновка, сплетенная из зелени, накрывала меня от бедер до груди, но я сильно сомневался, что она скрывает какие-либо травмы.

Внутри меня что-то внезапно оборвалось. От былой объективности не осталось и следа, и я почувствовал, как подкашиваются ноги. Меня подхватил Пинки. На катафалке покоилось не просто тело, не просто пустое вместилище, но я сам. Это была последняя вещественная нить, соединявшая меня с прежней жизнью – с той жизнью, когда я считал себя лучшим, чем был на самом деле; когда знал любовь и покой семейного круга, ощущал связь с маленьким, но вполне пристойным сообществом, которому отдал свои последние годы. В той жизни хватало хороших людей, хватало любви и дружбы, благодарности и доверия, служения и достоинства, ответственности и смирения. Казалось, от катафалка исходят бесчисленные мерцающие серебристые нити, связующие Мигеля де Рюйтера с его соплеменниками, а через них, посредством той же серебристой паутины, и со всем человечеством. Ничья жизнь не была никчемной, даже жизнь, основанная на лжи. Он создал нечто лучшее, чем тот материал, который ему дали.

«Ты хороший человек, и тебя любят».

Я понял, что рыдаю, оплакивая не себя, а этого мертвеца, которого провожали в последний путь. По иронии судьбы, соединившей наши личности в одном теле, я знал, что являюсь как жертвой, так и орудием преступления, и мог одновременно обвинять себя и утешать.

– Это была ошибка, – прошептал Пинки. – В следующий раз будешь слушать, что тебе говорят.

– Нет, не ошибка, – нашел в себе силы произнести я. – Мне нужно было здесь оказаться. Нужно было почувствовать.

– Я никогда не сомневался, что ты – это ты.

– Знаю.

– Но даже если бы у меня были сомнения, это полностью бы их развеяло. – Он повернулся к катафалку. – Ты должен его отпустить. Мы оба должны его отпустить.

– Он дал ниточку, связавшую тебя с Невилом. Теперь она порвалась.

– Я никогда от нее не зависел. – Он крепче сжал меня. – Но мы зависим от тебя. Попрощайся, Воин-Сидра.

К погребальному плоту в окружении придворных приблизились Иврил и Ринди. Их одежда в этот раз была более изысканной: на головах похожие на гребни уборы, а тела обмазаны светящимися красками. Встретившись со мной взглядом, они приступили к формальной части церемонии, произнося мрачно-торжественные речи, перемежавшиеся протяжным пением и медленными стонами, похожими на вой. Часть ритуала вершили подданные, а часть оставалась прерогативой короля и королевы. Смысл накатывавших звуковых волн до меня не доходил, но я в полной мере ощущал их эмоциональную силу. Вовсе не обязательно было владеть языком пловцов, чтобы понять слова прощания. Они не знали этого человека, не имели ни малейшего представления о его жизни, не вели перечня его добрых дел и прегрешений. Но он вошел в их море и умер от него, и даже если это был знак того, что он не внял предупреждениям, пловцы готовы были простить ему все грехи.

Наступила тишина.

Собравшись с духом, я высвободился из рук поддерживавшего меня Пинки.

– Пожалуйста, – заговорил я срывающимся от слез голосом, – скажите Иврил и Ринди, что этот человек был бы им благодарен. Не знаю, что именно было сказано, но чувствую: слова были добрыми. Это намного больше, чем мы ожидали, и намного больше, чем он заслужил. – Я дотронулся до горла. – Я знаю, потому что частичка его остается во мне, и он услышал. Вы оказали ему честь.

– Мы не стали бы злить Зеленого, проявив неуважение к его брату, – ответила через переводчиков Иврил. – Пусть даже брата все избегали.