Фаза мертвого сна

Он вскочил на ноги, потянул меня за собой. И мы застыли друг перед другом. Мое тяжелое дыхание и его раскаленный до бела гнев.

— Отвечай! Кого она боялась? Почему отдалась тебе, грязный мальчишка? — Ворон навис надо мной, ворон был готов выклевать мне глаза, как только я дам ответ, в который он поверит. — Почему она просила защиты? Почему? Почему? Кто страшил ее? Кого она боялась?

Свеча умирала незамеченной. Последняя, третья из зажженных вороном. Погаснет она, и молельня погрузится во тьму. Весь дом снова станет тьмой. Я успел изучить его таким — спящим так крепко, что сон его близок к смерти. Я извернулся в лапах ворона. Фитилек вздрогнул.

— Вас, — ответил я темноте. — Она боялась вас.

Ворон вскрикнул, остро, пронзительно, как раненная птица. И в этот миг я побежал. Обогнул его, выскочил в коридор и ринулся к детской. Захлопнув дверь, я понял, что никто за мной не гонится. Ворон остался во тьме молельни, гневаться и бесновать, дышать ладаном и обвинять во лжи каждого, кто не стерпит льда его глаз.

Ковер глушил мои шаги. Я подошел к кровати, подхватил куклу и прижал к груди. Сквозь портьеру томительно пробивалось солнце, я потянулся и сорвал тяжелую ткань. Она опала, но за ней скрывался еще один слой, дом не хотел, чтобы солнце мешало ему скорбеть.

Уходя, я набросил сорванную портьеру на кукольный домик. Никто больше не станет играть с тобой, милый друг, так спи же. Пусть тебе приснится мир, в котором маленьких девочек не уносят в ледник по приказу черного ворона.

* * *

Мы с куклой вышли из детской и плотно прикрыли за собой дверь. Мне оставалось еще одно, последнее обещание. Хозяин злобно щурился с картины. Я так и не вернул ему свечу, но он, кажется, привык к мраку, и не таил на меня обиды. Мы помолчали немного все трое — хозяин дома, кукла и я. Мы молчали о Китти, мерзнущей среди мертвого льда. Мы молчали о Нэнни, истлевшей до самого основания. Мы молчали, опасаясь, что во тьме нас отыщет хозяйка.

— Я пойду. — Хозяин выжидательно посмотрел на меня. — Я ненавижу вас за дом, что вы воздвигли. Я благодарю вас за него. — Кукла уселась на тумбу, оперлась спиной на стену, ее фарфоровое личико оставалось бесстрастным, но прищур на картине потеплел. — Китти просила оставить вам куклу. Может, тьма и не страшит вас, но одиночество никому не идет на пользу.

Хозяин молчаливо согласился. И я пошел дальше. Мимо запертых комнат к лестнице, обитой пыльным ковром. Последняя дверь распахнулась передо мной, когда я потянулся к перилам. Это было приглашение, от которого невозможно отказаться. Спальня хозяйки мерцала в такт покачивающимся фитилькам сотни свечей. В центре комнаты стояла широкая ванна, ее выгнутые ножки царапали пол, капли воды темнели на нем, будто кровь.

Хозяйка сидела, повернувшись ко мне спиной. Узкие плечи, фарфоровая кожа, небрежно заколотые волосы. Она не обернулась, только махнула рукой в знак приветствия.

— Вот ты и заглянул ко мне, я все ждала, когда-когда, но тебя манила одна только молодость. — Хриплый смешок, плеск воды, мурашки, бегущие по позвонкам. — Мы не здоровались, но попрощаться ты должен. Ради приличия, так ведь? — Запустила длинные пальцы в волосы, вытащила гребень и локоны упали на спину, укрывая ее мягкой волной. — Прощай, мой мальчик, и никогда сюда не возвращайся. Пустое это, бродить по месту, которого нет. Ловить миражи, мучиться несбыточным. Пустое. Ступай скорее.

И медленно опустилась в воду. Запах ее духов — что-то горькое и тяжелое, но прекрасное настолько, что першило в горле, растаял в темноте коридора, стоило только переступить порог. Госпожа ревностно охраняла свои сокровища, на то она и была хозяйкой.

Лестница тонула в легкой дымке, переливалась налетом серебра. Можно было пойти наверх, вскарабкаться на этаж, где безглазая Олли трогает стены чуткими пальцами, предвкушая потоки воды, что хлынут по ним, стоит пойти дождю. Можно было подняться еще выше, послушать, как ходит на чердаке сумасшедшая Рута, подглядеть, как крошится мел в ее руках, пока она ожидает дождь, готовясь передать драгоценную весточку той, что изголодалась в ожидании вестей.

Мне хотелось услышать скрип пола под их ногами, мне хотелось разглядеть во тьме краешек их одеяний, острый локоть, выпавшую из узла прядь волос. Дом роднил нас своей несбыточностью, дом связывал нас незримой нитью. Оживал ли он в историях, которые писала сумасшедшая Рута на его стенах? Становился ли он ближе им, когда безглазая Олли умывала пустые глазницы меловой водой его слез? Вопросы роились во мне, но я не решился нарушить покой привидений, давно забывших о жизни по другую сторону сна. Так и не встретившись, мы расстались на лестнице. Оставалось надеяться, что однажды сумасшедшая Рута напишет обо мне, призывая ливень, который смоет и мел, и чердак, и весь дом, освобождая узников, прощая им все грехи.