Febris erotica. Любовный недуг в русской литературе

Стыд разоблачения и острое чувство собственной объективированной субъективности – вот что связывает предыдущий эпизод бала со сценой медицинской консультации и делает консилиум особенно невыносимым для Кити. Важно также отметить: Кити, признавшись сестре, что ей теперь стыдно носить бальное платье, загадочно добавляет: «Доктор… Ну…» [Толстой 1928–1958, 18: 133]. Медицинский осмотр действительно включает в себя все те основные элементы бала, которые привели Кити к шокирующему откровению о темных и «отвратительных» сторонах жизни: напряжение между полами, которое Толстой подчеркивает при описании отношений между врачом и пациенткой; плотское желание, скрыто присутствующее в настойчивом требовании знаменитого доктора провести тщательное обследование; нагота – на этот раз в буквальном смысле; ее роль как объекта мужского взгляда; и, наконец, чувство унижения и стыда, испытываемое героиней, которая описывается «растерянной и ошеломленной от стыда» во время медицинской процедуры [там же: 124]. Отстаивание знаменитым доктором физиологической природы расстройства Кити и его слепота к возможному психологическому происхождению недуга заставляют его игнорировать признаки стыда, которые девушка проявляет после унизительного обследования: «Исхудавшая и румяная, с особенным блеском в глазах вследствие перенесенного стыда, Кити стояла посреди комнаты. Когда доктор вошел, она вспыхнула, и глаза ее наполнились слезами» [там же: 126]. Все эти симптомы – внезапный прилив крови к лицу, блеск глаз и «нервное возбуждение», которые исправно и неоднократно отмечал знаменитый доктор, – могут быть ошибочно истолкованы как признаки туберкулеза. Так знаменитый врач, который, как мы помним, отвергал стыд как «остаток варварства», по иронии судьбы не принял в расчет истинную причину болезни, которую пытался вылечить.

Излечение жизнью

Методы лечения, предложенные двумя врачами на консилиуме, соответствуют противоречивым интерпретациям болезни Кити и, в более широком смысле, двум моделям любви как болезни. Семейный врач, который догадывается о психологической природе проблемы (и уже испробовал множество псевдомедицинских средств, от рыбьего жира до железа и лаписа), предлагает в качестве решения поездку за границу. Как и в случае с подходом доктора Крупова к туберкулезу Круциферской, этот поразительно старомодный терапевтический метод вписывается не столько в контекст медицинской и физиологической науки того времени, сколько в традицию излечения любовной болезни, для которой путешествие, разлука с любимым объектом, было типичным рецептом с древности. Естественно, позитивистски настроенный знаменитый доктор поначалу решительно отвергает этот метод, поскольку он не может ничего изменить, если физиологический процесс (в данном случае туберкулезный) уже начался. Пытаясь отстоять терапевтическую ценность такого путешествия, семейный врач перечисляет ряд оснований, которые, опять же, удивительно интуитивны и ненаучны для эпохи позитивизма: «перемена привычек», «удаление от условий, вызывающих воспоминания», и, наконец, самое иррациональное – «и потом матери хочется» [там же]. Примечательно, что в этом списке отсутствует самый очевидный медицинский элемент лечения за границей – курортные воды, упоминание которых сделало бы его аргументацию более «научной». Для сравнения, знаменитый доктор предписывает пить минеральную воду и, после показных раздумий, любезно дает свое разрешение и на поездку за границу.

Следует отметить, что нет никакого противоречия в том, что семейный врач предварительно диагностирует у Кити туберкулез и в то же время выступает за «психологические» методы лечения. Как я уже указывала в главе 3 данного исследования, в XIX веке туберкулез рассматривался как особая форма любовной болезни. C конца XVIII века и на протяжении всего последующего столетия было распространено мнение, что туберкулез может иметь как психологическое, так и соматическое происхождение, а страстная любовь считалась одной из основных причин этого заболевания. Например, в 1792 году журнал «Санкт-Петербургские врачебные ведомости» составил следующий список возможных (и не исключающих друг друга) причин туберкулеза – характерное сочетание физических и духовных факторов: «заключенный воздух, страсти, печаль, размышление, великая любовь, завалы в кровотечениях, например, в месячных, в почечуе… осановление пота, истребление оного на руках и ногах»[355]. Семья Толстого разделяла убеждение, что «великая любовь» и туберкулез идут рука об руку: после разрыва его невестки Татьяны со своим женихом, братом Толстого Сергеем, все боялись, что у нее разовьется чахотка. Сам писатель лишь намекает на эти опасения в своей лаконичной дневниковой записи от 25 сентября 1865 года: «Таня страшн[о]» [Толстой 1928–1958, 48: 63]. Жена Толстого, Софья, более подробно комментирует ситуацию в записи от 12 июля: «Сережа обманул Таню… Вот уже скоро месяц постоянного горя, тяжелого чувства, глядя на Таню… Признаки ее чахотки меня мучают ужасно» [Толстая 1928: 91].