Федина история

Парень под одеялом принялся их натягивать. Женка все надрывалась, орала благим матом: сам он приставать начал, она ничего сделать не смогла, распили магарыч, он уехал, она спать легла, а он вернулся…

В Тамариных словах прослеживалась некоторая несуразица: скажем, куда подевались на это время дети? Но Федя разбираться не стал, затянулся пару раз, стряхнул пепелок, выдавил:

— Приду, чтоб духу твоего не было.

Затушил папироску, вышел. Сел на мотоцикл, дал газ на всю катушку, юзанул на куче глины у ворот и умчался.

— Что же ты, гад такой, сказать ему ничего не мог, — налетела Тамара на своего полюбовника.

— А что я скажу? — резонно заметил тот.

— Сказал бы: не виновата она.

— Хе… Хе… Муж не суд, ему смягчающих обстоятельств не требуется.

Тамара слезы лить перестала.

— А, катись все… — махнула она рукой.

Работник обслуживания автодороги Федор Иванович Шапошников в это время, пулей пролетев мимо своей родной АЗС, как угорелый рассекал пространство на мотоцикле «Урал». Обида гоняла его по дорогам, он убегал от нее, срывал ветром, а она, поганая, вцепилась клешнями и тискала сердце.

Проводив своего милого дружка, Тамарка вздумала было в комнате убраться — передвинула стол, но тут же дело ей это надоело, бросила. Постояла в задумчивости, пропела: «Если бы па-арни всей земли…», сладко потянулась и легла спать.

Дух Тамаркин к той поре, когда должен был прийти Федя, никуда не исчез, а вот сам Федя отчего-то не появлялся. Утром на пороге вырос милиционер, мужик соседский, тоже вечно разъезжавший на мотоцикле. Тамара несколько сконфузилась от строгого официального его вида. Зло брало на мужа: разнес уже. Милиционер почему-то предложил ей присесть, стараясь быть деликатным, заговорил:

— Здравствуйте, Тамара… э… извините, как вас по батюшке?

— Тамарка, — растерянно выдохнула Тамара, потом всплеснула руками и протянула: — А-а, Васильевна, Васильевна…

— Тамара Васильевна, — снова сдержанно начал милиционер. — Вы только не волнуйтесь, ничего страшного не произошло. Федор Иванович в больнице. Ничего опасного, с ногой что-то… Ночью попал в аварию…

Видеть жену Федор в больнице не захотел. Та особо-то не рвалась к нему, не переживала. Распустив свою роскошную черную гриву, шастала, как в прежние времена, по улице, глаза от людей не прятала. Снова поигрывала бедрами, и сметливый Боря Матвеев, известный ходок, помогал ей вечерами поливать огород.

Федя лежал, опоясанный бинтами, на больничной койке, вялый и подавленный. Дни напролет Федя созерцал молча потолок. Лишь однажды не выдержал, пожаловался сестре. «Забелили бы хоть, — показал он глазами вверх, — а то лежи тут, смотри эти круги. Весной, наверно, еще потекло, и дела нет никому».

На весть о приключившейся с братом беде приехали Федины сестры. Они дружно оттаскали Тамарку за волосы. Та собрала вещи, оставила на попечение теток детей, послала из ворот всех Шапошниковых подальше, бросила прощальное: «Живите сами с вашим инвалидом!» — и, разъяренная, прекрасная, пошла с чемоданчиком куда глаза глядят.

И заговорили старухи на скамеечках.

— Слышь, Тамарку видела с представительным таким мужчиной. А сама идет, носом клюет — пьянущая-я!

— Полетела под гору, теперича до конца кубарем-кувырком докатится.

— Не диво, что кукушка по чужим гнездам летает, а диво было бы, кабы свое завела.

Федя зажил один. Ездит иногда в деревню попроведать ребятишек. Так-то о случившемся у него слова не вытянешь. Спрашивают — или отшутится, или просто мимо ушей пропустит. Правда, иногда сам, бывает, заговорит:

— Как вспомню — так жизни нет… И как я тогда с ними ничего не сделал? Оторопь взяла. Бога мне надо благодарить, а то сыграл бы шутку и сам бы угодил… А так лучше. Война план покажет… Жизнь расплатится…

И как наворожил. Весной пронесся слух: «Тамарке головенку отрубили». Однако через пару месяцев она объявилась. И в короткий срок Тамару смогло узреть все Заречье — ибо она, специально как на погляденье, устроилась работать кондуктором в автобусе. Сидит на положенном месте, неизменные семечки пощелкивает: черная, припухшая, с запекшимися красными пятнами в левом глазу. Приподымет голову — алый шрам змейкой по шее ползет.

Оставил метку один странный мужичок: диковатый молчун, худенький, как мальчик. Вырвал он Тамарку из разгула и увез в свою деревню. Нрава мужик оказался мнительного и необузданного. Узнав худое о жене, припер он ее к стенке, полез в самом буквальном смысле с ножом к горлу, точнее с опасной бритвой, вытягивая признание в грехе. Тамарка, осатанев, выплеснула в лицо всю правду, даже наговорила лишнего про себя. Не сдержался мужичок, остановил желчный поток слов, полоснул бритвой.

Тамарка есть Тамарка — не унывает! Покрикивает, требуя платы, сыплет шуточками. Какой-нибудь мужик наклонится, на ушко, но так, чтоб товарищи его слышали, какую-нибудь присказку выложит. Раскатится кондуктор дурноватым, трескучим смехом. Посмеиваются, переглядываясь с ухмылкой, мужики…

Стали, видно, ее тревожить дети. Встретит кого из угреневских, где сестры Федины живут, расспрашивает, всплакнет даже.