Федина история

И теперь Ивану захотелось смеяться над собой — что он опять выдумывает, фантазирует?! Ну, какая к лешему любовь! Трепология, которую он разводил, а она слушала? Не она, он наивняк! Дурак попросту!

— Хм, — усмехнулась Валя.

Иван подумал: над ним.

— Знаешь, я хоть работаю и вся семья на мне — папа и два старших брата, мамы у нас нет, — все меня считают совсем маленькой.

Иван вдруг устал, повернулся, лег на спину. До тусклости в мозгу устал. Что-то лопнуло в нем как мыльный пузырь: раз! — и нету. Пустота. Бесконечная пустота. Вот куда завел этот весенний вечер. И тоска такая — не продыхнуть! Тоска…

— Валя, — позвал он тихо и спокойно. — Скажи, ты в самом деле веришь в серьезность всего этого… в искренность?

— Чего этого?

— Ну… наших отношений.

Она коснулась щекой его плеча.

— Не знаю… Не совсем… А иногда совсем.

Он просунул руку ей под голову, обнял. Легко как-то сделалось. Нормально.

— Мне надо идти, — сказала Валя.

Он помолчал, предложил остаться.

— Нет, пойду я. Проводишь?

Шли молча, простились у ее подъезда, тепло простились. Иван пообещал прийти после праздника. На праздник приехал домой, говорил матери, что встретил, кажется, нужную ему девушку. А вернулся и не пошел к ней. Закрутила учеба, дела, конкурсная работа… Но главное, пожалуй, все-таки не в этом. Как-то не тянуло. Думалось иногда, с тоской даже, грустью, но не тянуло. Что-то, видно, изжило себя.

ВНУЧЕК-ТО ОДИН…

Раннее утро. Чуть выглядывает из-за крыш солнышко, будто бы подсматривает, — всходить ли? По железобетонному мосту громыхает арба. Поскрипывает двумя огромными колесами, скрежещет об асфальт ободами. На арбе — воз. Вздымается стогом, покрыт целлофаном, перетянут веревкой. Тащит арбу маленькая, сухонькая, скрюченная старушонка. Козявка, — как прозвал ее сосед, здоровый мужчина. Хохотун — кликуха, которой, в свою очередь, окрестила его бабка. Упирается старуха, смотрит под ноги и помаленьку, потихоньку — прет, прет! С муравьем не сравнишь — куда ему! Путь проделывает каждое утро немалый: из Заречья, от самого почти леса, по мосту через реку — и в центр, на базар. Встает раненько, чуть свет, режет в огороде лук-батун, укладывает на арбу и часикам к шести, к половине седьмого на месте. А место у нее на базаре свое, постоянное, бойкое, недалеко от входа, под навесиком. Установит весы, свои собственные — базарными пользоваться — денежка нужна, хлопотно, — разложит лук по прилавку — ворохом, пучками, развешенными и связанными по полкило, килограмму. Делает все неспешно, но быстро, споро — навык. Чем-то напоминает рыбака, разматывающего снасти, напряженного, но смакующего в предвкушении улова томительные ожидания минуты. Последнее — из мешочка в консервную банку высыпается мелочь, а мешочек с рублями и трояками кладется в потайной карман фартука, сдача под рукой, застоя не будет. К первым покупателям готова — торчит едва из-за весов, зыркает настороженными глазками, будто какой мелкий хищник, и прямо-таки магнитит народ. Может, людей притягивает, что вот такая маленькая надсаженная старушка вынуждена зарабатывать на хлебушек, таскать такую оказию, арба стоит рядом — жалко. Или просто лук особо хороший — трубки длинные, жирные, сочные. Да и знают старуху. С самой ранней весны, когда снег еще не везде стаял, до поздней осени, до первых заморозков она на базаре. Так или иначе, но где-то уже к полудню старуха сворачивается — целлофан, весы на арбу — снова впрягается и пошла. Теперь легче. Мешочек полон — семенит, запихивается, деньги считать торопится, при народе опасается. В середине лета, в будни, непогожие дни, когда базарные полки ломятся от всякой зелени, а народу мало, бывает ее мешочек и тощим — тихо тогда, идет, переживает. Дорога обратно все больше по скату, арба подпирает сзади, обгоняя, проносятся машины. Некоторые озорные шоферы приветствуют бабку сигналом, чем страшно ее пугают, и она шевелит им вослед губами. Ускоряет шаг — работы сегодня еще много…

Наконец доползает до своего дома. И арба останавливается у деревянных узорчатых ворот скромненького такого, кирпичного, под кровельным железом, с цокольным этажом, солидно возвышающегося над соседними домами особняка. Живет она здесь вдвоем с внучеком. Открывает старуха ворота — во дворе новехонький автомобиль «Нива». Бабушкин подарок кровиночке своей единственной — шестнадцать лет парню исполнилось, восьмилетку закончил, без отца-матери рос, сиротинушка, пусть живет за ее, за их и за свою долю. Именно эта мысль — мы жизни не видали, пусть он поживет — кажется, и наполняет старуху энергией, неутомимыми силами.