И Достоевский вкладывает в биографию старца Зосимы одно свое драгоценное воспоминание, вынесенное «из дома родительского»: «Но и до того еще как читать научился, помню, как в первый раз посетило меня некоторое проникновение духовное, еще восьми лет отроду. Повела матушка меня одного (не помню, где был тогда брат) во храм господень, в страстную неделю в понедельник к обедне. День был ясный, и я, вспоминая теперь, точно вижу вновь, как возносился из кадила фимиам и тихо восходил вверх, а сверху в куполе, в узенькое окошечко, так и льются на нас в церковь божьи лучи, и, восходя к ним волнами, как бы таял в них фимиам. Смотрел я умиленно и в первый раз отроду принял я тогда в душу первое семя слова божия осмысленно. Вышел на средину храма отрок с большою книгой, такой большою, что, показалось мне тогда, с трудом даже и нес ее, и возложил на налой, отверз и начал читать, и вдруг я тогда в первый раз нечто понял, в первый раз в жизни понял, что во храме божием читают». (Этот отрывок показывает, что детские религиозные впечатления Достоевского были больше эстетическими, чем религиозными, поэтому детская вера оказалась непрочной, и он впоследствии принял атеистическое учение Белинского.)
Последний роман Достоевского «Братья Карамазовы» кончается речью Алеши Карамазова у камня после похорон мальчика Илюшечки, обращенной к его товарищам-школьникам: «Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорили про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение».
Достоевский вынес много хороших впечатлений из детства, но одно из них приобрело значение символа веры в русский народ. Когда Достоевскому было девять лет, родители приобрели небольшое имение — две маленькие деревеньки Даровое и Черемошня близ Зарайска в Тульской губернии, и с тех пор дети с матерью проводили летние месяцы в деревне. Мальчик Достоевский видел жизнь трудового русского крестьянина. Как-то в августовский день он блуждал в густом кустарнике и вдруг услышал (или ему почудилось) страшный крик: «Волк бежит!» Он со всех ног бросился из леса и оказался на поляне, где мужик Марей па хал землю. Федя Достоевский бросился к нему и схватил его за рукав, дрожа всем телом и повторяя одно и то же «Волк бежит!» Мужик Марей стал ласкать его и успокаивать: «Что ты, что ты, какой волк, померещилось… Христос с тобой, окстись… Уж я тебя волку не дам!» И мужик Марей перекрестил дрожащего мальчика.
Это воспоминание на всю жизнь сохранилось в Достоевском. «Уж я тебя волку не дам», — он всегда верил, что простой русский народ не «даст его волку», защитит и не обманет его веры в Россию.
Родители рано начали обучать его, и с ним, как и с другими детьми, занимались мать и дьякон. Затем он в 1833 году вместе с другом-братом Михаилом стал ежедневно ездить в полупансион к французу Сушарду (быт этого заведения изображен в романе «Подросток»), но продолжал жить в семье (к Сушарду ездили по утрам и возвращались к обеду), которая заботилась о его воспитании и продолжала заботиться и тогда, когда (в 1834 году) тринадцатилетнего мальчика отдали в частный пансион Леонтия Ивановича Чермака, — и тогда Достоевский со своим братом Михаилом проводили каждую субботу и воскресенье дома, да и в самом пансионе он продолжал жить теми же интересами, которые в нем воспитали его родители. Он много читал, прочел Шиллера, В. Скотта, Державина, Жуковского, Пушкина, Нарежного, Вельтмана, Загоскина, Гоголя, Лермонтова— это была настоящая страсть к чтению, — но не сближался с товарищами и дружил только со своим верным другом— братом Михаилом.
Последний год пребывания в пансионе был трудным для юноши Достоевского: 29 января 1837 года умер Пушкин, 27 февраля он лишился своей любящей и самоотверженной матери. Достоевский узнал о смерти Пушкина через месяц после смерти матери. Кончину Пушкина он пережил как большое национальное и личное горе (хотя ни разу и не видел поэта). Достоевский говорил брату, что если бы он не носил уже траура по матери, то попросил бы у отца разрешения носить траур по Пушкину и, конечно, отец дал бы ему это разрешение.