Федор Михайлович Достоевский

Великий Инквизитор кончил свой монолог, но его пленник по-прежнему молчит. «Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные, девяностолетние уста. Вот и весь ответ Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его: он идет к двери, отворяет ее и говорит ему слова, которые страшнее даже голгофских гвоздей: «Ступай, ступай и не приходи более. Не приходи вовсе… Никогда! никогда!»

Иван кончил рассказывать Алеше легенду о Великом Инквизиторе, и Алеша разгадал, понял «тайну» Великого Инквизитора: «Инквизитор твой не верует в бога, вот и весь его секрет». Великий Инквизитор не понимал, что молчание Христа и есть лучшее опровержение всех его аргументов. Ему не надо оправдываться, так как все доводы Великого Инквизитора опровергнуты одним его присутствием, самим фактом его появления.

Но в поцелуе Христом Великого Инквизитора есть правда и есть ложь. В нем Достоевский, и в нем — Иван Карамазов. Правда этого поцелуя в том, что Христос любит любого человека, в том числе и того, кто не любит его и не хочет любить. Христос грешников пришел спасти. И человечество нуждается для своего спасения именно в такой высшей любви, как самый больной ребенок нуждается в самой большой материнской любви. Поцелуй Христа и есть такой призыв высочайшей любви, последний призыв грешников к покаянию! В этом идея самого Достоевского. Однако поцелуй является также и произведением Ивана Карамазова: он заставил истину поцеловать ложь. Но вся «Легенда» — всю жизнь волновавшая писателя его заветная тема о страданиях и счастье человечества.

Однако Достоевский нарисовал в своем последнем романе такую страшную картину разложения феодально-крепостнической России, что даже кроткий и смиренный Алеша Карамазов «бунтует». Достоевский призывал верить в осуществление религиозного идеала, но русская действительность, изображенная им в «Братьях Карамазовых», приводила читателей к другим выводам, порождая в их сознании неразрешимые противоречия.

Еще при жизни писателя появились первые отклики на публикацию «Братьев Карамазовых». «Роман читают всюду, пишут мне письма, читает молодежь, читают в высшем обществе, в литературе ругают или хвалят, и никогда еще, по произведенному кругом впечатлению, я не имел такого успеха», — писал Достоевский 8 декабря 1879 года.

И все же до самого окончания печатания романа он тревожился о точности его восприятия: «Каждый раз, когда я пишу что-нибудь и пущу в печать, я как в лихорадке, — беспокоится писатель в письме к обер-прокурору Синода К. П. Победоносцеву 16 августа 1880 года. — Не то чтобы я не верил в то, что сам же написал, но всегда мучит меня вопрос: как это примут, захотят ли понять суть дела и не вышло бы скорее дурного, чем хорошего, тем. что я опубликовал мои заветные убеждения? Тем более, что всегда принужден высказывать иные идеи лишь в основной мысли, всегда весьма нуждающейся в большем развитии и доказательности».

Только за один 1879 год появилось около 80 откликов о романе в столичной и провинциальной печати. И все же Достоевский не зря тревожился за судьбу романа.

Лишь очень немногие (и, как правило, это были не профессиональные критики и рецензенты) поняли «заветные убеждения» писателя. Например, великий русский художник И. Н. Крамской писал после смерти Достоевского основателю знаменитой картинной галереи в Москве П. М. Третьякову: «Я не знал, какую роль Достоевский играл в Вашем духовном мире, хотя покойный играл роль огромную в жизни каждого (я думаю), для кого жизнь есть глубокая трагедия, а не праздник. После «Карамазовых» (и во время чтения) несколько раз я с ужасом оглядывался кругом и удивлялся, что все идет по-старому, а что мир не перевернулся на своей оси. Казалось, как после семейного совета Карамазовых у старца Зосимы, после «Великого Инквизитора» есть люди, обирающие ближнего, есть политика, открыто исповедующая лицемерие, есть архиереи, спокойно полагающие, что дело Христа своим чередом, а практика жизни своим: словом, это нечто до такой степени пророческое, огненное, апокалипсическое, что казалось невозможным остаться на том месте, где были мы вчера, носить те чувства, которыми мы питались… Достоевский действительно был нашею общественною совестью!»

Литературные же критики и рецензенты, споря в основном об идеологии Достоевского в «Братьях Карамазовых», не только не поняли его «заветные убеждения», но и не смогли по достоинству оценить художественное новаторство писателя.

7 мая 1880 года Достоевский последний раз приезжает в Старую Руссу. Он оставляет суетный и шумный Петербург, где ему не дают возможности сосредоточиться, чтобы в Старой Руссе обдумать и написать свою знаменитую речь о Пушкине, свое завещание.

Глава двенадцатая Завещание