Федор Волков

Город готовился к въезду императрицы. Жители доставали из сундуков дорогие наряды. На улицах спешно строились триумфальные арки, натягивались затейливо украшенные поздравительные транспаранты. Заборы были прикрыты ельником, балконы домов задрапированы разноцветными тканями. В день въезда Екатерины в Москву расфранченная дворянская публика поразила всех роскошью одежд. Императрица взглянула на это дело по-своему. Только что сенат докладывал о расстройстве государственных финансов, о нехватке в казне более чем миллиона рублей. А здесь такая безудержность в тратах, такое расточительство…

Через день Волков, вернувшись из Китай-города, где был по делам, принес в театр газету, с которой особо просил познакомиться театрального гардеробмейстера и портных. В отделе объявлений появилось следующее официальное заявление: «Сим от Коммерц-коллегии российским и иностранным купцам объявляется, чтоб они золотых и серебряных парчей и кружев из-за моря более не выписывали и не ввозили, потому что через год от дня высочайшей ее императорского величества коронации золотые и серебряные парчи и кружева носить заказано будет».

Коронация состоялась в Кремле двадцать второго сентября. Она была обставлена с большой пышностью. Екатерина шла от дворца к Успенскому собору в сопровождении свиты из духовенства и вельмож. В момент возложения короны произвели пушечную пальбу. В Грановитой палате для знатных придворных устроен был праздничный обед. А под окнами палаты, на Ивановской площади пировало простонародье: по обычаю прошлых времен на столах красовалось даровое угощенье — горы пирогов, жареная дичь, туши фаршированных всякой снедью быков, разные заедки, груды пряников, булочки с маковой избоиной. Пущены были фонтаны красного и белого вина, стекавшие в огромные чаны. Из окон дворца бросали в толпу серебряные монеты. Пронзительный свист флейт, дудок, рожков, дребезжание барабанов — звуки этой, как тогда говаривали, «ухорезной» музыки, зазывные крики балаганщиков, шумный говор пестро одетого народа сливались в нестройный гул. Бремя от времени слышались могучие удары главного колокола с колокольни Ивана Великого.

П. Т. Балабин. С оригинала М. И. Махаева.

Вид Кремля с Каменного моста через Москву-реку.

Гравюра резцом. Середина XVIII в.

Наблюдавшие коронацию Волков и актеры вскоре заторопились — ведь вечером играть спектакль. Они потолкались еще немного у качелей, у балаганов с цветными флагами, миновали помосты, на которых, показывая свои куншты, ломались акробаты, глянули на раешника, представлявшего в своем райке поединок Ильи Муромца с Соловьем Разбойником, и двинулись к дому. А вечером того же дня российского театра актеры вышли на подмостки головинского Оперного дома, показав московским смотрельщикам два произведения: оперу служившего при дворе итальянского капельмейстера Ф. Арайя на либретто Сумарокова «Цефал и Прокрис» и балет, а точнее, драматические картины с танцами «Прибежище добродетели».

Волков, как и три года назад, выступил в роли Американца. И партнерша осталась прежней: роль Американки исполняла Мария Волкова. Играли с подъемом. И мужественная смерть американского индейца снова потрясла зал. В ярусах надрывно охнули, когда пленник вонзил кинжал в свою грудь, а последнюю реплику умирающего, обращенную к возлюбленной подруге, также кончающей с собой, — «ничто не возмогло оков любви претерть» — зрители покрыли рукоплесканиями.

И под стать всей приподнятой атмосфере праздничного дня, полного надежд и мечтаний (так всем хотелось верить в свет и правду нового царствования и забыть мрачные стороны действительности, в которой столько еще беззакония, произвола, воровства), прозвучал финальный хор, сопровождаемый танцевальным дивертисманом:

…Ищи, народ, бессмертной славы,
Чти истину и добры нравы,
Вседневно в вечны времена!

А. Шхонебек.

Дом Головина в Москве.

Гравюра резцом и офортом. 1705. Фрагмент.

После спектакля, сняв румяна и переодевшись, актеры вышли из здания. На горизонте, в стороне Кремля, полыхало зарево. Там продолжался грандиозный фейерверк — взвивались и лопались разноцветными искрами ракеты, швермеры и луст-кугели, сияли высоко взметнутые фонтаны и каскады яркого пламени.

Волков стоял, обняв за плечи Ивана Дмитревского, самого надежного помощника в нелегких, переменчивых, требующих стольких душевных сил театральных делах. Он смотрел на далекую радугу потешных огней, а мысли неотступно возвращались к новой заботе: подготовке уличного маскарада, который виделся ему, изобретателю и распорядителю, все в более смелых и грандиозных очертаниях. Волков, отодвинувшись, вгляделся в мечтательно-спокойное лицо друга. За минувшие годы на нем все явственнее проступали черты величавой красоты и мужественности.