Фея Альп

— Наш разговор не предназначался для твоих ушей, — резко сказал он. — Не понимаю, как ты могла так долго сидеть там, спрятавшись, если слышала, что речь идет о делах! Из-за этого ты стала свидетельницей того, как я чуть не стал жертвой вымогательства, на которое мне, пожалуй, следовало отвечать энергичнее, чем я ответил. Такие дерзкие мошенники могут быть опасны даже и для самого честного человека, свет слишком расположен верить всякой лжи, а тот, кто ведет такие крупные операции, как я, и нуждается в доверии публики, не должен допускать даже простого подозрения. Лучше откупаться деньгами от людей, живущих шантажом. Впрочем, ты в этом ничего не понимаешь. Ступай к себе, и покорнейше прошу больше не приходить в мои комнаты тайком.

Однако Алиса продолжала неподвижно стоять; она не отвечала, не шевелилась, и эта окаменелость и молчание еще больше рассердили отца.

— Ты слышишь? Я хочу быть один и требую, чтобы ни одно слово из слышанного тобой не сорвалось у тебя с языка… Иди!

Вместо того чтобы повиноваться, Алиса медленно подошла ближе к отцу и сказала дрожащим голосои:

— Папа, мне надо поговорить с тобой.

— О чем? Уж не об этом ли вымогательстве? — грубо спросил Нордгейм. — Надеюсь, ты не станешь верить обманщику.

— Этот человек — не обманщик, — возразила девушка тем же дрожащим, сдавленным голосом.

— Нет? Кто же в таком случае я в твоих глазах?

Ответа не было. Все тот же застывший, полный страха взгляд по-прежнему был устремлен на лицо Нордгейма, он выражал осуждение, и Нордгейм не мог вынести его. Он с наглой дерзостью встретил своего обвинителя, но перед дочерью опустил глаза.

Между тем Алиса заговорила с все возрастающей твердостью:

— Я пришла сюда, чтобы признаться тебе, папа… сообщить об одном обстоятельстве, которое, вероятно, рассердило бы тебя… Теперь об этом не может быть и речи. Теперь мне надо только задать тебе один вопрос: дашь ли ты доктору Рейнсфельду удовлетворение, которого от тебя требуют?

— И не подумаю! Я остаюсь при прежнем решении.

— Так его дам я… вместо тебя.

— Алиса, ты с ума сошла? — воскликнул Нордгейм, смертельно испуганный, но она, не смущаясь, продолжала:

— Конечно, он не нуждается в твоем признании, потому что и без него знает правду… должно быть, знал ее уже давно. Теперь я понимаю, почему он вдруг так изменился, почему стал смотреть на меня так грустно и сострадательно и никак не хотел признаться, что тяготит его. Он все знает! И все-таки он проявлял ко мне только доброту и участие, сделал все, что мог, чтобы вернуть мне здоровье, мне, дочери человека, который…

Она запнулась и не договорила.

Нордгейм увидел, что Алису не проведешь, и понял, что надо отказаться от надежды запугать ее суровостью. Она приняла безумное решение, которое могло погубить его: необходимо было во что бы то ни стало обеспечить себе ее молчание.

— Я убежден, что доктор Рейнсфельд непричастен к этому делу, — сказал он более спокойным тоном, — и что он достаточно разумен, чтобы понимать смешную сторону подобных угроз. Что касается твоей сумасшедшей фантазии обратиться к нему, то я хочу верить, что ты говоришь не всерьез. Чем эта история касается тебя?

Молодая девушка выпрямилась, ее лицо приняло не присущее ему строгое выражение, и она твердо ответила отцу:

— Действительно, она должна была бы больше касаться тебя! Ты знал, что доктор живет тут неподалеку, перебивается со дня на день в жалкой, неблагодарной обстановке, и даже не подумал вознаградить его за то, что сделал его отцу. Жизнь и люди обошлись с ним сурово, осиротев еще ребенком, он был брошен на произвол судьбы, нуждался, может быть, даже голодал, когда был студентом, а ты наживал тем временем миллионы с помощью денег, принадлежащих, в сущности, ему, строил себе дворцы, жил в роскоши. Сделай, по крайней мере, то, что от тебя требует Гронау, ты должен сделать это, или я попытаюсь сделать это сама.

— Алиса! — крикнул Нордгейм, колеблясь между гневом и удивлением от того, что его дочь, кроткое, безвольное существо, никогда не смевшее противоречить ему, теперь буквально требует от него отчета. — Неужели ты не понимаешь, насколько это серьезно? Ты хочешь предать отца в руки его злейшего врага…

— Бенно Рейнсфельд — не враг тебе! — перебила его Алиса. — Если бы он был твоим врагом, то давно воспользовался бы своей тайной и потребовал бы от тебя совсем другого, не того, чего требует Гронау… потому что он любит меня!

— Рейнсфельд… тебя?

— Да, я знаю это, хотя он и не признавался мне в любви. Ведь я невеста другого, и он, который мог бы добиться всего, если бы требовал и угрожал, уезжает отсюда без единого слова угрозы, не требуя у тебя отчета, потому что хочет избавить меня от ужасного открытия, которое я все-таки сделала. Ты и представить себе не можешь, как велико благородство этого человека! Теперь я вполне знаю его.