Фея Альп

Эрна и сама уже увидела препятствие. На дороге, проходившей в некотором расстоянии от моста, были расставлены сторожа, а кучка рабочих хлопотала вокруг большой каменной глыбы, которую, очевидно, и собирались взорвать.

— Я не тороплюсь, — равнодушно ответила она. — Все равно я собиралась подождать господина Вальтенберга, который просил меня ехать вперед, потому что неожиданно встретил Гронау. Но я не хочу уезжать слишком далеко.

Эрна опустила поводья и, по-видимому, тоже стала наблюдать за рабочими. В последнюю ночь погода резко изменилась, тяжелое серое небо низко нависло над землей, горы заволоклись туманом, в лесу шумел ветер; в одну ночь лето сменилось осенью.

— Мы увидим вас сегодня вечером, господин Эльмгорст? — прервала Эрна молчание, длившееся уже несколько минут.

— Мне очень жаль, но я не могу прийти: как раз сегодня вечером необходимо завершить спешную работу.

Этот старый предлог не встретил больше доверия. Эрна сказала с ударением:

— Должно быть, вы не знаете, что дядя приехал сегодня утром?

— Знаю, и уже велел передать ему мои извинения. Мы увидимся завтра.

— Алиса, кажется, нездорова. Правда, она не признается в этом и ни за что не соглашается, чтобы послали за доктором Рейнсфельдом, но когда она вышла сегодня из комнаты отца, то была так бледна и имела такой больной вид, что я испугалась.

Она как будто ждала ответа, но Эльмгорст молчал и пристально смотрел на мост.

— Вам следовало бы урвать минутку, чтобы навестить невесту, — продолжала Эрна с упреком.

— Я не имею больше права называть Алису своей невестой. Мы с господином Нордгеймом разошлись во взглядах так резко и глубоко, что примирение невозможно, и оба отказались от предполагавшегося союза.

— А Алиса?

— Она еще ничего не знает, по крайней мере, от меня. Очень может быть, что отец уже сообщил ей о разрыве; конечно, она подчинится его решению.

Сказанные слова лучше всего характеризовали странный союз, заключенный в сущности лишь между Нордгеймом и Эльмгорстом. Алису обручили, когда этого требовали их обоюдные интересы, теперь же, когда эти интересы больше не существовали, помолвку расторгли, даже не спросив невесту, само собой разумелось, что она подчинится. Эрна, по-видимому, тоже не сомневалась в последнем, но все же побледнела от неожиданности.

— Значит, дошло-таки до этого! — тихо сказала она.

— Да, дошло. От меня потребовали платы, которая оказалась слишком высокой для меня, и если бы я согласился на нее, то не мог бы смотреть в глаза людям. Мне предоставили на выбор то или другое, и я выбрал.

— Я знала и никогда не сомневалась, что так будет!

— По крайней мере, хоть этого вы ждали от меня? — с нескрываемой горечью сказал Вольфганг. — Я не надеялся.

Эрна не ответила, но посмотрела на него с упреком. Наконец, она нерешительно проговорила:

— И что же теперь?

— Теперь я опять там, где был год назад; путь, который вы так восторженно восхваляли мне когда-то, открыт передо мной, и я пойду по нему, но один, совсем один!

Эрна вздрогнула при последних словах, однако она явно не хотела понимать их и быстро возразила:

— Такой человек, как вы, никогда не бывает один, с ним его талант, его будущее, и оно перед вами, великое, необъятное!

— И мертвое и бесцветное, как вон те горы, — докончил Эльмгорст, указывая на осенний ландшафт, затянутый туманом. — Впрочем, я не имею права жаловаться: было время, когда лучезарное счастье само шло мне навстречу, я отвернулся от него и погнался за другой целью, тогда оно взмахнуло крыльями и улетело в недосягаемую даль, и если я теперь отдам за него даже жизнь, оно не вернется. Кто раз упустил его, того оно покидает навсегда.

В этом самообвинении слышалась мучительная боль, но у Эрны не нашлось ни слова возражения, ни взгляда, которого искали глаза Вольфганга; бледная и неподвижная, она смотрела в туманную даль. Да, теперь он знал, где его счастье, но было уже поздно.

Вольфганг подошел и положил руку на шею лошади.

— Эрна, один вопрос, прежде чем мы расстанемся навсегда. После разговора, который предстоит мне завтра с вашим дядей, я, разумеется, не переступлю больше порога его дома, а вы уедете с мужем далеко… Надеетесь ли вы быть счастливой с ним?

— По крайней мере, я надеюсь сделать счастливым его.

— Его! А вы сами? Не сердитесь!.. В моем вопросе нет больше себялюбивого стремления. Я уже слышал свой приговор из ваших уст, помните, в ту лунную ночь на Волькенштейне. Вы все равно потеряны для меня, даже если б были свободны, потому что никогда не простите мне того, что я добивался руки другой.

— Нет, никогда!