Фея-Крёстная желает замуж

Мяв-кун тут же оживает, изумлённо хлопает радужными глазами и продолжает оборвавший вопль:

— Это не я! Не я! Меня подставили!

— Не ты, не ты, — заверяю его и слегка встряхиваю. — Приходи в себя скорее. Твоя помощь нужна. А то она его убьёт.

— Кто? Кого? — он недоуменно трёт лапой морду.

— Чёрная Злоба — кудесника.

— Так ты его нашла?

— Он сам нашёлся. Но сейчас это не важно, нужно разбудить всех остальных.

Кот оглядывается и только теперь понимает, что произошло.

— Снова П.В.С.? — уныло констатирует он. — Нужен П.И.Л.

— Без тебя знаю, — отзываюсь, — им тебя и разбудила. Необходимо что-то ещё, что может снять проклятие вечного сна.

Да уж, что-то небогатая у тёмных фантазия, если кроме того, как внезапно усыпить тех, кто тебе мешает, они ничего лучше придумать не могут.

Но вот Мурчелло полон оптимизма, он ударяет себя лапой по лбу, прямо промеж рогов, и говорит:

— Как я мявог забыть! Я же читал в энциклопедии! Как раз, когда все думали, когда Злобинда собиралась Галета будить. Альтернативные так сказать методы.

— Ну же, говори.

— Подожди. У меня память кошачья. Вроде и злопамятный, но добрый.

Шум битвы вверху заставляет ёжиться. Стараюсь не смотреть и не думать.

— Что там было в твоей энциклопедии, ну, в конце концов?!

Мурчелло морщит лоб, усиленно припоминая.

— Вспомявнил! Три способа.

— Скорее уже. Какой первый.

— В первом нужно взять бочонок, обязательно дубовый, и пойти в лес. На убывающую луну.

— Ты издеваешься! — испытываю прямо-таки неодолимое желание скорее разбудить Иолару, чтобы она припомнила все варианты супа с котом. — Какой бочонок?! Какой лес?!

— Можно, и в наш, Злобнолес… — Наверное, я сейчас чем-то похожу на Чёрную Злобу, потому что Мурчелло закрывается лапой и кивает: — Хорошо! Хорошо! Понял! Тогда второй способ. Вам понадобятся четыре свечи, белый лист и черные чернила. Обряд проводится на убывающую луну в полночь.

— Снова убывающая луна! Ещё только шесть вечера, где я тебе её возьму? Луну эту?

— Вот незадача, — он обхватывает голову лапами. — Снова не то. Говорю же, лучше бы П.И.Л. Оно надежнее! По старинке, мур.

— Ты ведь знаешь, — стараюсь сдержать градус кипения, — что в нашем случае П.И.Л. бесполезен. Нельзя перецеловать всех. Давай уже свой третий способ. Их же три?

— Да, — отзывается Мурчелло и начинает мяться, — но, думаю, третий нам не подойдёт?

— Это почему же — с бочонком и свечами, значит, в самый раз было. А теперь что?

— А теперь — подкова…

— Подкова? — просто ушам своим не верю. Может, мяв-кун проснулся не в ту фазу сна и у него теперь нелады с головой? Это станет серьёзной потерей. Да и вообще — только сумасшедшего мяв-куна мне не хватало сегодня.

— Ну да, — меж тем продолжает Мурчелло, тем тоном, которым обычно говорят самые банальные вещи, — её ещё лошадям на копыта вешают. Они потом ходят так — цок-цок. А ещё люди над дверью прибивают. На счастье.

Странные у людей представления о счастье, ведь это всё равно, что прибить к двери подмётку. Но… как там говорила мать Лидии: главное верить. Вера действительно творит чудеса. Стало быть, если люди верят в подкову, то, возможно, Мурчелло не так и плох головой?

— И что надо было сделать с этой подковой? Как разбудить ею?

Мяв-кун снова морщит лоб.

— О, вспомнил. Нужно ею швырнуть в того, кто проклят! Прямо в голову!

Злюсь:

— Вроде тебя не подковой будила, но очень похоже… какой-то ты … больно счастливый. Хотя… Стоп!

Как же я сразу не догадалась: подкова — символ счастья. А счастье же — родной брат любви. Ведь поцелуй истинной любви не просто избавляет от проклятия вечного сна, он делает поцелованного счастливым! В этом-то и волшебство. А что я умею делать лучше всего? Правильно — дарить счастье! Каким бы оно ни было — принцем ли на белом единороге, или хрустальной туфелькой.

Теперь-то я точно знаю, что нужно делать.

Достаю волшебную палочку, взмахиваю и желаю всем в зале быть счастливыми.

И в комнате повисает радуга. Я прямо вижу, как в её свете сгорает и корчится терновник, оплётший праздничный зал. Вон, разлетаются золотистые искры.

Все постепенно приходят в себя.

Чёрная Злоба, увидев это, пикирует вниз и швыряет к моим ногам израненного, едва дышащего, кудесника, но не позволяет мне кинуться к нему. Хватает за руку, тащит на себя, шипит в ухо:

— Думаешь, ты победила? Глупая фея. Нет никого сильнее меня.

Я не хочу говорить с нею, всё моё существо рвётся туда, к нему — укрыть, исцелить, залечить. Но в тёмных мёртвых глазах Злобы я вижу другое — слабое, будто огонёк во тьме, отражение маленькой рыжеволосой девочки, которая не умела фантазировать, но умела верить. А её веру предали. Вижу и понимаю: вот теперь — моя война.

И понимают это и другие, хотя Злобинда ещё плетёт формулы боевого заклинания, Иолара играет фаерболами, а Хмурус, ещё не пришедший в себя до конца, тем не менее, вытаскивает из кармана какое-то зелье.

Но все они ждут моих действий. Сами ничего предпринимать не станут. Уж что-что, а уважать чужие битвы тёмные умеют.

Поэтому я спокойно выдерживаю взгляд Злобы и её прикосновение, обжигающее, как крапива. Вскидываю подбородок и говорю ей прямо в лицо: