Фея-Крёстная желает замуж

Мелоди быстро-быстро хлопает длинными светлыми ресницами, будто осыпанными серебряной пудрой. Она показательно ахает, прижимает тоненькие пальцы к губам…

— Я бы обязательно помогла тебе, но он призывает меня. Его сердце полно тоски и должно излиться в стихах.

— Постой, кто он?

Начинаю догадываться, но хочу услышать это из её уст.

— Поэт, — говорит она, вскидывая ладони. — Возлюбленная покинула его, разбила сердце, как стеклянный сосуд.

Поэт… Анатоль… Как же я могла о нём забыть?! Должно быть, фантом мой рассеялся, и бедняга теперь изливает душу в печальных виршах.

Я не собака на сене, да и у самой сердце полно любви, поэтому искренне желаю ему счастья.

И если его составит Мелоди, то пусть будет так…

— Поэт, — между тем вдохновенно продолжает сестра, — способный словом убить и спасти… Созидать и разрушать…

Поэт! Эврика! Как я сразу не догадалась.

У нас нет сказочника, но есть поэт. Что если попробовать его подключить к возвращению в этот мир сказок?

Анатоль точно сможет.

Радуюсь и вскакиваю:

— Сможешь доставить меня к этому поэту? Нужно переговорить с ним кое о чём очень важном.

— Легко, — говорит она и накидывает на нас переносящий флёр.

Иногда мы ищем выход там, где его совсем не может быть, куда-то крадёмся, преодолеваем препятствия. А выход всегда ближе и доступнее.

Глава 25, в которой я выдвинула…

Когда мы оказываемся в доме Анатоля, меня охватывает лёгкая ностальгия. Ведь этот парень едва не стал моим мужем!

За тот месяц, что мы не виделись, бедняга сдал. Осунулся, побледнел, зарос, волосы всклоченные, глаза горят. Сидит за столом весь в клубах табачного дыма и что-то черкает на листе. Вокруг уже целые сугробы смятых, истерзанных страниц. На мебели — пыль и свечные огарки. Под столом — целая армия бутылок.

Хорошо, что Мелоди не снимает невидимость, можно вволю полюбоваться страданиями творческой натуры.

Анатоль как раз комкает очередной черновик и в сердцах швыряет в невинный книжный шкаф.

— Ах, эти поэты такие милые! — сюсюкает Мелоди, сводя брови домиком и складывая ладони. — Особенно, когда претерпевают муки творчества.

И тут, словно гончая, почуявшая запах добычи, поворачивается ко мне и подозрительно сощуривается.

— А ведь это ты разбила ему сердце?.. Коварная!

Пожимаю плечами и примирительно поднимаю руки:

— Поверь, я не хотела. Если бы меня срочно не отозвали в Комитет, я бы, возможно, уже была его женой…

— Ну ладно-ладно, — великодушно прощает меня Мелоди, — поэтам идёт разбитое сердце. Тогда они начинают писать красивые стихи…

— … или не писать никаких, — указываю на Анатоля, который с рычанием замалёвывает каракули на очередной странице.

— Это поправимо, нужно лишь немного подбодрить.

Она, незримая, присаживается на край стола, легко трогает поэта за плечо, от чего тот вздрагивает и начинает оглядываться. Затем откидывается на стуле, покусывая перо. Его взгляд заволакивает тучами вдохновения…

А Мелоди тем временем касается чутких струн лиры, и дивная мелодия, искрясь, завиваясь, окутывает поэта. Он делает глубокий вдох и, склоняясь над страницей, начинает писать…

Строки так и текут, образы выходят зримыми и выпуклыми. Я вижу их: вот рыжеволосая девушка засыпает в замке, оплетённом тёрном, а вот уже — её сердце обвито колючим кустарником. Вот тьма наползет на мир, и он пугается и теряет краски.

Чуткое сердце поэта ловит чарующие звуки лиры и облекает их в слова.

И это воистину волшебное зрелище.

Но… пыли здесь, должно быть, слишком много. А у меня — аллергия на пыль…

Апхи!

Анатоль вскакивает, хватает тяжёлый подсвечник и, размахивая им, кричит:

— Кто здесь?

Мы с Мелоди переглядываемся и тихо хихикаем.

— Выходите! — не унимается наш творец. — Выходите, трусы. Сразитесь со мной честно.

— Ишь ты каков! Вызов бросает! — возмущённо шепчет Мелоди, и мы материализуемся. Но… кажется… мы не те, кого желал увидеть Анатоль. Поэтому теперь он лишь трёт глаза и выдаёт непонимающе:

— Леди! О, прекрасные леди, вы явились на зов моего больного сердца!

— Примерно так, — заявляет Мелоди. — Ну а ещё тут кое-кто хотел повидаться с тобой, о, стихотворец.

Она указывает на меня, и на лице Анатоля проступают узнавание и злость…

— Зачем ты явилась, изменница? — говорит он, гордо вскидывая голову. — Я только научился жить без тебя, не думать о тебе, а ты решила вновь разбередить мою и так израненную душу?

Уж что-что, а толкать высокопарные речи он умеет, в этом я ещё в тот раз убедилась.

— Я не изменяла тебе, — говорю, а сама чувствую, как краснею. Ведь целовалась же с кудесником, значит, лгу, — ну… разве что… самую малость… Но и твоё сердце больше уже не принадлежит мне, так же?

Анатоль опускает голову, ставит подсвечник на камин, засовывает руки в карманы и закусывает губу. Весь — трагедия и излом. Прикрывает глаза и, упираясь затылком в стену, начинает вещать:

— Она явилась мне внезапно и умоляла о помощи… Тонкая, нежная… Рыжеволосая. А потом она заснула. Это, конечно, глупо прозвучит, — он горько усмехается, — но я видел её спящей во снах… Подумать только, мне снится девушка, а я даже не знаю, как её зовут.