Фея с Воробьевых гор

— Она не злопамятна. Умеет прощать. Мальчишку, который ее лупил, пожалела, мороженым угостила...

— Да это же мелочь!

— О! Ты ошибаешься! Человек в мелочах не обдумывает свои действия, не желает показаться лучше, а действует, как сердце ему велит... Вот сразу и видно, какая у него душа!

Фея подошла к окну и, опершись на подоконник, долго смотрела на город, купающийся в солнечных лучах.

— Восхитительно, правда?

— Тишина какая благословенная! — сказала я, тоже подойдя к окну и любуясь огромным городом, лежащим перед нами, как на ладони.

— По-моему, даже слишком тихо! — засмеялась Фея.

И из кармана своего простенького ситцевого платья она решительно выхватила Лазуритовую палочку...

— Что ты собираешься сделать? — спросила я с радостным испугом.

— В такой золотой день должна звучать музыка! Много музыки! — и она решительно взмахнула Палочкой.

Над городом разнесся веселый звук трубы...

И словно это послужило условным знаком к началу праздника — повсюду, на всех площадях, во всех уголках огромного города вдруг зазвучала музыка.

— Боже мой! Как это у тебя получается? — восхитилась я.

***

...Десятки духовых оркестров, выдувая на блестящих под солнцем медных трубах, бодрые марши и знаменитые вальсы вроде “Амурских волн”, стекались по разным улицам к месту общего сбора — к площади Белорусского вокзала.

Прохожие останавливались.

Те, кто любил музыку, смеялись и хлопали в ладоши, а дети дружно бежали вслед за оркестрантами...

Те же, кто музыки не любил, сердито морщили лбы, хмурили брови и скрывались в универмагах, магазинчиках и подъездах, где были не слышны громкие марши и вальсы.

А некоторые ухитрялись даже затыкать уши, чтоб уже совсем ничего не мешало думать им свои черные и злые мысли и осуждать тех, чье сердце веселилось от хорошей мелодии... К счастью, таких было совсем немного.

***

А еще в самых разных местах неизвестно как появились открытые эстрады, и на них играли современные ансамбли и пели разные певцы и певицы.

На Театральной площади большим успехом пользовалась группа “Любе”. Огромная толпа молодежи дружно подпевала Николаю Расторгуеву, хлопая над головой в ладоши и пританцовывая...

А на Арбате вдруг откуда ни возьмись появились шотландцы — в цветастых шерстяных носках, в ярких клетчатых юбках-килтах. Они дудели в волынки, пиликали на скрипках, били в большие барабаны — азартно наигрывали что-то свое, шотландское... И музыканты, и музыка были экзотическими, но очень интересными.

Люди обступили их, объяснялись жестами и возгласами, которые всем иностранцам понятны, просили играть еще и еще...

Подошел к тесному кругу кто-то, кто знал английский, протолкнулся к шотландцам и стал декламировать их знаменитого поэта Роберта Бернса:

“Кто честной бедности своей стыдится
И все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Презренный раб и прочее...”

— О! О! — взвеселились шотландцы. Так приятно на чужбине встретить того, кто твоего любимого поэта наизусть знает.

“Пробираясь до калитки, вечером во ржи
Дженни вымокла до нитки вечером во ржи...”

Шумел Арбат, дудели в свои волынки шотландцы, громогласный солист пел песню на слова любимого поэта.

А знаток английского переводил для всех, как умел. И, казалось, люди отлично понимают друг друга, понимают, как братья, хоть и говорят на разных языках:

“В горах мое сердце,
А сам я внизу!..”

***

Я смотрела на экран в Прозрачном зале — и не могла насмотреться. Чуть не в каждом дворе звучала своя музыка!

...Вот игроки в домино и толпа зрителей вокруг стола, где шла азартная игра на высадку, встали, забыв об игре, обнялись и горячо и слаженно запели про отраду, которая живет в высоком терему.

Их жены и дети, радостно-удивленные, высунулись из окон, лежали на подоконниках, как зачарованные: они очень давно не слышали, чтоб их мужья и отцы так пели!

...А в другом дворе на лоджии второго этажа появился целый семейный оркестрик — кудрявая девочка со скрипкой, худенький мальчик с кларнетом и совсем карапуз с барабаном.

Ах, как весело они наяривали “Камаринскую”!.. Так весело, что молодые матери с ребятишками в колясках, все, кто был в этот момент в большом зеленом дворе, заплясали, кто как умел! А потом еще долго кричали маленьким музыкантам: “Браво! Бис!..”

...А дед Никиты, старый солдат, надел свой парадный пиджак — весь в орденах и медалях! — взял табуретку с кухни, торопливо прихватил баян и, усевшись на Васильевской улице перед домом номер семь, запел веселое:

“Эх, дорожка фронтовая!
Не страшна нам бомбежка любая!
Помирать нам рановато -
Есть еще у нас дома дела!..”

Внук его, Никита, стоял рядом и с гордостью смотрел на деда и просил:

— Дед, сыграй “В лесу прифронтовом”!

А голос у деда был молодой, бархатный, а пальцы по кнопочкам баяна бегали ловко...