Фейк

– Да. Плохи дела, Отарэ. Реверсивный бит охотно принимают, и особенно торчки. Никто не верит, что он убивает, а вот кайфа обещают немерено. Ещё сверхспособности, утерянные воспоминания, и прочее.

Когда он сказал про утерянные воспоминания, я вспомнил видение с Бритым и Стасом в военной форме, нахмурившись.

– Что такое?

– Ничего, – ответил я. – Закрывай всё, ценные бумаги сгружай в рынок, активы тоже продавай, недвижимость, имущество, чтобы завтра всё стояло на продаже.

– Но рынок же обрушится! – Возмутился Стас и даже подскочил. – Ты что, хочешь, что бы тебя обвинили в попытке спровоцировать экономический кризис?

– Срать, – равнодушно ответил я. – Я не хочу быть спонсором массового убийства, пусть и поневоле. Если закрытие компании – способ помешать этой мрази, то я даже на это пойду. Когда Фейспалм прикроют, Повелитель Женщин немалого количества наркоманов лишится.

– Но мы же, – встав, заметался Стас, и, походив по комнате, прислонился лбом к стенке. – Столько времени! Мы полжизни всё это поднимали!

– Тебя не обидят. Всё, как и обговаривали. Половина прибыли с продажи твоя.

– Да я не про это! Мы душу в это вложили! – Стас обреченно взмахнул рукой. – Ладно, – он отстранился от стенки, – как скажешь.

– Спасибо, Стас.

Он вышел, и следом ушли ребята из персонала, расстроенные, что вскоре останутся без работы. Я хотел окликнуть их, и попросить побыть со мной немного, но остановился. Стало невыносимо грустно, и одиноко, но зато теперь я мог тосковать. Я хотел искренне тосковать за тех, кто погиб в Хостауне, честно, хотел, но не мог. Мне было грустно, но тосковать искренне и со слезами я не мог. Это как услышать о том, что кто-то далекий от твоей жизни выпал из окна и разбился. Грустно конечно, но это не твоя личная трагедия.

Это уже было неважно. Моя жизнь, как предпринимателя, была кончена. Моя жизнь, как человека, была кончена. Моя жизнь – была кончена.

***

На ярких экранах шла прямая трансляция. Ведущий, будто находясь под огнём, окруженный многочисленной толпой, пытался перекричать её. На заднем фоне находилось здание фондовой биржи.

– Отарэ Компани объявила о своём уходе с рынка! – Он прижимал к уху какое-то устройство. – Ведущие экономисты пророчат очередной финансовый кризис! Они говорят, что последствия для населения будут колоссальными и страшными!

– Спасибо, Кайл! – Раздался приятный голос ведущей, и теперь вместо биржи стали показывать студию. Рядом с ней сидел мужчина в костюме священника. – Так же своё мнение высказал глава банка Фобос, и он полностью согласен с экономистами. Мистер Киролл, что вы можете посоветовать людям, с учётом сложившийся на рынке ситуации?

– Молиться, – начал Киролл, погладив крест, лежащий у него на груди. – И ещё, всем известно, что Фобос крупнейший интернациональный банк, в котором деньги людей точно будут в…

– Вырубись. – Сухо скомандовал я, и экраны погасли.

Дальше слушать смысла не было. Реклама – хлеб для СМИ в нашей стране. Священник во главе банка – не удивило. «Теперь феминисток может возглавлять бьющий их алкаш», – подумал я язвительно. Социум был склонен к тому, чтобы не иметь никакой позиции. Люди были тем, кем хотят быть, и не принимали каких либо правил, которые их роль имеет. Гомофоб мог быть геем, лесбиянка могла вполне сносить мужчин, а чайлдфри мог иметь детей, даже охотно. Для людей остались только названия, и всё лишилось сути. Глупо, конечно, но я любил людей даже так. Главное, что бы они были счастливы, и не причиняли вреда другим, как это сделал я.

Я лежал в мягкой постели, и, сцепив руки за затылком, смотрел в потолок. А что мне ещё оставалось делать? Компания закрыта, ресурсов у меня стало на порядок меньше, что впрочем, было не так страшно. Недвижимость, сдаваемая мной в наём¸ вполне окупала и мои кубы, и бытовые расходы, и спорт, и, если надо, оставался излишек на развлечения. Да здравствует финансовая грамотность.

Сев на край кровати, я задумчиво глядел в пол. Чего мне сейчас хотелось, не понимал даже я сам, но неделя лежания в кровати до добра точно не довела бы. Открыл окно КоллКаллера, Фейспалма же теперь не было. Услышав звук входящего вызова, я вздрогнул, покрывшись мурашками.

– Твою мать, – недовольно пробубнел я. – Кому там ещё?

Прокрутил окно с вызовом, увидел фотографию девушки. Звонила Инна. Невероятной красоты темноволосая девушка, с самого детства носившая стрижку каре. Она была единственной на моей памяти, кто не изменял своему стилю и своей политической позиции. Если человек не меняется, значит, стоит на месте. Честно сказать, я даже не видел смысла ни в стиле, ни в политической позиции. Всё от социума, всё от рекламы.