Фейрум

Она ужаснулась сравнению и тряхнула головой. Сердце защемило, но не от жалости, а от близости – понимания того одиночества, которое Игнас носил внутри. Если он вырос в лаборатории, какое детство у него было? Явно не то, о котором мечтал бы любой мальчишка, неважно, в прошлом или в будущем. Человек определяется свободой, а у них – подопытных объектов – свободу отняли. Это ли не самое страшное?

Осуждения не было. Ни капли. Даже если эмоциональное воздействие было для Игнаса наркотиком, кто она такая, чтобы не согласиться? Отталкивать нельзя. Так было с Витом. Мама долгое время не разговаривала с ним, даже после распада группы, когда тот ушел в завязку. Для Липы же он всегда оставался собой. Витом, которого она любила. Неважно что. Неважно как.

Не-важ-но.

Липа сплела пальцы и приложила к груди: указательный на безымянный. Жест, означавший верность. Ей было пять или шесть, когда они с Витом его придумали. Так и клялись, что бы ни натворили – маме ни слова.

Мама.

Все время мира не стоило одного единственного слова.

Она откинулась на спинку дивана. Акто взволнованно распустил венчик.

– Не поможешь мне? Как в первый раз?

Все, что ей было нужно, – минута покоя, прежде чем двинуться дальше. Своеобразная перезагрузка системы. Пусть вся горечь, страх и сомнения уйдут. Проще заполнить пустоту, когда ничто не сдерживает. Да, она идет по стопам Игнаса. Пусть. Сейчас она давала себе разрешение и полный отчет.

Липа прикрыла глаза, провалившись в глубокую, мягкую тьму.

Она менялась. Перестраивалась. Подобно Дому, стряхивала с себя лишнее и отращивала новое. Столь пугающий и одновременно завораживающий процесс трансформации.

Прежняя Филиппина хваталась за воспоминания. Барахталась в чернильной жиже, захлебывалась изумрудными звездами. Она приняла фейрит. Он жил в ней. Так почему она, бета-фейрумная, понимавшая сотни земных языков, не могла понять его?

Вдох. Еще глубже.

Задержав дыхание, она погружалась туда, где не было света. Воздуха. Жизни. Мелькали картинки мертвого Ричмонда, разноцветных шаров, лазурной воды и брызг водопада. Ничего этого нет.

Было.

Больше не будет.

Тонкая грань между тем, что реально, а что – отголосок другого времени, другой Филиппины. Кадры кинопленки: смех, удивление, слезы – одни можно вырезать, другие оставить, и они поблекнут со временем. На место эмоциям придет спокойствие. Безмятежность. Не бурный водопад – стоячая вода с белым жемчугом лилий.

Одиночество – это не чувство. Это возможность проникнуть в глубину. Отвернуться от других и обратиться к себе.

Одиночество – необходимость. Разве не это повторяла ей жизнь? Смирись, Филиппина. Отпусти. Разожми кулак. Не борись со временем. Оно – вечный океан, а ты – всего лишь капля на поверхности. Качайся на волнах и отпускай…

Дорожка света плясала на воде и уводила к солнцу: каждая волна казалась ступенькой в небо. Если бы люди ходили по морю ногами. Или по воздуху. Или, взмахнув руками, отталкивались от земли и летели…

Липа сощурилась, глядя на закатный нимб – разноцветный, как леденец на палочке. Рыжее кольцо внутри алого, а в сердцевине – белый кружок. Она знала легенду об Икаре: мифы Древней Греции венчали список литературы на лето, с которым она управилась еще в июне. На дворе стоял август, через два дня Филиппине исполнялось двенадцать.

Сидя на берегу, она перебирала мелкую гальку – бесцельно, просто потому что камни, поцелованные солнцем, были теплыми. У кромки моря они переходили в песок. Липа уже исполнила свою мечту – нашла куриного бога, чтобы повесить на шнурок, когда они с мамой вернутся домой. Говорят, такие камни приносят удачу. Оберегают владельца. А ракушки, найденные на берегу, просто красивые. Будут лежать на книжной полке и радовать глаз.

Она оглянулась через плечо. Мама загорала на животе: от лопаток до поясницы тянулась дорожка из песчинок и соли. Читала остросюжетный детектив, что-то связанное с тайнами искусства и религиозной символикой. Она любила такое и почти всегда разгадывала головоломку на середине книги. Иногда пересказывала Липе сюжеты и устраивала походы-квесты по городским музеям и выставкам. Маму знали в каждой галерее. Ее картины в прошлом месяце нашли покупателя: тетраптих[24] «Сезоны жизни» отправился в другую страну. Сложное слово – тетраптих, но Липа запомнила его сразу. Она смеялась, глядя на сияющую маму, когда та кружилась по комнате в длинной шелковой юбке с красными маками, и едва не визжала от счастья, узнав, что они едут на море.

Море в августе особенное. Над ним росчерками облаков висела близкая осень и дышала горячим ветром. У Липы мурашки бежали по коже от осознания значимости момента. Море. Впервые в жизни. Что-то очень большое, вечное и близкое – на целых десять дней.

Здесь, на берегу, под пение прибоя и смех сотен других туристов она станет на год старше. Взрослее. Весь мир раскинулся перед ней, как этот берег. Любая ракушка, коряга, камень с изумрудными прожилками – память о нем. Частички прошлого, которые останутся с ней.