Фейрум

«Как в Ричмонде, – закончила Липа про себя, – и в десятках других миров, судя по заштрихованным клеткам на схеме». У каждого из беженцев, которых приютил Дом, был свой Ричмонд. Пепел и тлен, ничего живого. Никакой надежды.

Ее приходилось искать в других местах.

– Ты готова? – Мальчик поднял голову и заглянул Липе в глаза.

– Пойти за Джеком? Да.

Сомнений не осталось. Быть может, другая на ее месте не рискнула бы искушать судьбу. Да что там! Прежняя Филиппина не выдержала бы взгляда пустых глазниц. Не сумела бы перешагнуть через себя и обнять того, кто выглядел живым мертвецом. Не всегда внешняя оболочка важна, если под ней… что?

Об этом она не задумывалась дольше чем на секунду. Всегда находились дела поважнее: они бежали – куда-то или от кого-то, – летели сквозь Прослойку и решали проблемы с бандами Слэк-Сити. Ей некогда было перевести дыхание, чтобы понять, что на самом деле скрывалось за намеками Джека. Привязанность? Странная симпатия, взявшаяся из неведомого ей прошлого? Или нечто большее, чему она не могла подобрать верного слова?

Его отношение смущало. Поначалу вызывало неприятие, потом пробуждало интерес. Сочувствие, разделенная боль, радость и восторг – чем больше нитей связывало ее с Джексоном Хиггинсом, тем сильнее крепла уверенность в следующем шаге. Липа была благодарна ему. И все же Джек ошибся, когда оставил свое Деревце.

Она это исправит.

Там, где не существует времени, – никогда не поздно.

Игошка все понял и толкнул боковую дверь. Они миновали очередной зал и шагнули в коридор, за которым ждала Глотай-комната. Он показался Липе бесконечным. Извилистый, с узкими окнами под потолком, сквозь которые проникал свет. В нишах хранились странные экспонаты: гипсовые слепки лиц, подушечки с ржавыми булавками, клубки шерсти, больше напоминавшие змей, сухие цветы, тронутые тленом, пучки трав и извилистые корни. Запах влажной земли забивал ноздри.

Полусгнившие половицы скрипели от каждого шага. Красно-бурые, покрытые чешуйками краски, они вздувались ступенями, через которые Игошка успешно перепрыгивал. У Липы так не получалось. Пол шел под уклон, и ей казалось, что она вот-вот споткнется.

Липа невольно потянулась к стене в поисках опоры, но через миг отдернула руку. Обои были покрыты жуками и мокрицами. Из-под ближайшей рамы выползла сколопендра.

Всего картин на левой стене было четыре. И столько же – на правой. Они словно отзеркаливали друг друга, менялись лишь оттенки: от холодной бирюзы до огненного янтаря. Липа подалась вперед и, преодолев отвращение, коснулась пальцами холста. Липкая краска была свежей, как если бы художник-сюрреалист только что покинул коридор. Как если бы он знал ее маму. Видел «Сезоны жизни» – разглядывал человеческие воплощения времен года, чтобы потом извратить идею в своих работах. Не было больше юной весны и осени с рыжей копной листьев-волос, не было лета с мягкой улыбкой и задумчивого старца-зимы. В силуэтах с трудом угадывалось нечто человеческое. Они были сплетены из узлов и корней, болезненно скрюченные, вывернутые наизнанку. Алые плоды напоминали сердца, древесный сок – сочащуюся кровь, а дупло – утробу, в которой зарождалась новая, заведомо обреченная жизнь.

Липа отступила, вытирая руку о джинсы. Если смотреть на картины не прямо, а сбоку, чуть под углом, они казались объемными, трехмерными, будто выступали за рамки и отрицали всяческие границы. Стремились стать реальностью. Из всех чудес Дома это по праву могло считаться самым гадким.

Вздрогнув, Липа повела лопатками и бросилась догонять Игошку. Тот ждал ее у двери: ладонь опущена на костяную ручку в виде оскаленной морды какого-то мифического зверя.

– Лучше зажмурься.

Так Липа и поступила, достав из кармана нужную карту. Ее мягко толкнули в спину, и она полетела вперед – в мягкий влажный зев, представляя смешинки в уголках светлых глаз и сильные руки, что обнимали ее у водопада Хавасу.

Бубновый валет в руке превратился в пыль.

…Полет был долгим. Внутренности скрутило узлом, и Липа обрадовалась, что давно ничего не ела. Ни во время Баб-Улиного чаепития, ни в ресторане «Terminus Nord», где не успела прикоснуться к вафлям. По всему выходило, что синтетический «кисель» Лагарда был ее последней пищей.

О том, как отразятся на ней частые прыжки между мирами, не хотелось думать. Она не проклята, в отличие от Джека, и не бессмертна, как Игнас. Все, что подарил Липе фейрит, – это лингвистические способности, которые предстояло использовать с умом.

Ноги бесшумно коснулись ковра. В комнате царила аристократическая роскошь: алый бархат, золотые рамы и множество витых свечей в канделябрах. Где бы она ни оказалась, это место напоминало дворец и явно принадлежало богатым людям. Вот только насладиться интерьером не вышло. Раздался щелчок. Липа обернулась.

Серо-зеленые глаза Джека стали вторым, что она увидела.

Первым – дуло револьвера, направленное ей в лоб.

Эпизод X Гордость и похищение

♬ L’Orchestra Cinématique – Once Upon a December

Джек выглядел чужим.