Фейсбук-2020

Идея обнулить сроки замечательная. И чтоб Конституционный суд это благословил. Жаль, только президентские сроки, а уголовные почему не обнулить? Вообще обнулить - магическое слово, почти ко всему подходит. Счет в банке обнулять не будем, но счет в ресторане - обязательно, долги - обязательно, надоевших жён-мужей - в первую очередь. А морщины, а живот ниже колен, а жопу в три обхвата, мои года, мое богатство, - все это давайте немедленно обнулим. Пушкинская старуха только множить хотела, корыто, изба - заверните! Хочу быть столбовой дворянкой, вольною царицей, Папой Римской. Но это позапрошлый век, дура старомодная. А обнулить - начать жизнь заново, вечную, бесконечную. Вот оно, 21 столетие, новое слово, новая стратегия, новая национальная идея, новый президент России на два новых срока.

Лучше бы он короновался, право слово. Честнее было бы. И вообще, церковь, мантия, горностай, Гагарину бы раскололи на шапку Мономаха. Поди, плохо. Успенский собор весь в свечах, и вьюга нам в лицо, как жарко поцелуй пылает на морозе, как дева русская свежа в пыли снегов

Макс фон Сюдов умер, великий артист Бергмана. Удивительно, что он до сих пор жил, герой «Седьмой печати», снятой 63 года назад, одинокий, давно чужеродный рыцарь, из времен, которые ушли - навсегда, безвозвратно, в свою даль. Теперь туда ушел и он.

Я люблю стихи своего отца, некоторые очень; среди особенно дорогих мне стихотворение про 8 марта, прекрасное, по-моему; к тому же из него совершенно ясно, что, зачем и как праздновать; читайте, вот.

А я поздравляю всех девушек, дам и старушек, отмечающих 8 марта, но также и тех, кому оно безразлично, - в конце концов, теплый весенний день, дышащий свежестью, сам по себе праздник.

Кому-то с маслом каша,

Кому-то калачи -

А Марфа в поле пашет

Шурует у печи.

И верою и правдой,

И баба и мужик,

Она тук-тук кувалдой,

Она косой вжик-вжик.

Придет Восьмое марта -

Международный день.

Христос обнимет Марфу -

Дочь русских деревень.

И, подведя к налою,

Чтоб видел весь народ,

Он ноги ей омоет

И слезы ей утрет.

Сталин и Гитлер - два гомерических злодея, сравнимых только с царем Иродом. 9 (8) мая - из главных дней ХХ века, его не могут испортить ни чьи номенклатурные страсти. Это праздник величайшего освобождения. И точно такой же праздник 5 марта. Наивно думать, что в 1945 году покончили с фашизмом, а в 1953 только умер пожилой вождь. Вместе с ним скончался сталинизм в своём самом жестком кровавом изводе. После 5 марта пришли времена сравнительно вегетарианские, перманентный террор стал историей. Очертания доклада Хрущева, который прозвучал три года спустя, возникли 5 марта, и с 5 марта миллионы людей, сидевших в лагерях, могли начать готовиться к выходу. Поэтому 5 марта ровно такой же праздник величайшего освобождения, как и 9 мая, радость со слезами на глазах, День Победы.

Российская Федерация, объединенная тысячелетней историей, сохраняя память предков, передавших нам идеалы и веру в Оливье, а также преемственность развития рецептов, признает исторически сложившееся единство великого русского салата.

И, чтобы исключить яблочко, раков, рябчиков и другие извращения, раз и навсегда записать: Оливье это брак варёной картошки и докторской колбасы.

"Российская Федерация, объединенная тысячелетней историей, сохраняя память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, а также преемственность развития российского государства, признает исторически сложившееся государственное единство", - так теперь запишут в Конституции. Не очень складно, не совсем по-русски, но не будем придираться, смысл ведь понятен: предки передали нам идеалы и веру в Бога. Про то, как именно передали, есть выразительные слова у Блока: «Почему дырявят древний собор? - Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой». Это про революцию 1917 года. Но с тех пор кое-что изменилось. Чтобы дырявить древний собор, революция больше не нужна: он и так стоит дырявым - согласно идеалам, которые передали предки. На снимке великая церковь Николая Львова в своём нынешнем отчаянном положении.

Френды мои рассказывают о своих встречах с Горбачевым, мне тут нечем похвастаться. Несколько раз после его отставки, в середине девяностых годов - я в ту пору еще ходил на приемы, - мы с ним оказывались в одном зале, но он был плотно окружен людьми, и прорваться к нему не было ни возможности, ни желания: про что можно говорить, о чем спрашивать в бессмысленных светских обстоятельствах? Ну, разве что о здоровье.

А вот с Раисой Максимовной я, считайте, виделся. Это тоже было на каком-то вечере или в консерватории, или на премьере, помню мизансцену - гардероб, а в нем лицо, которое я отлично знаю, но никак не могу понять, кто это. И она тоже смотрит, и тоже уверена в нашем знакомстве, и тоже не понимает, кто я. Она глядит на меня, я гляжу на нее, это длится мгновение, считанные секунды, но они пролетели, и отворачиваться уже поздно. Поздно делать вид, что мы не заметили или не узнали друг друга, надо здороваться. И мы со всею пылкостью беремся за руки: