Фельдъегеря генералиссимуса. Роман первый

Поединок – как порок человеческий – сладок, если он запрет имеет. Разреши его, но усмеши его кондиции до смешного умалишения. Поглядим, найдутся ли такие молодчики, что на потеху праздной публике из трубочек бузиной пуляться друг в друга будут? А бузиной не хотите, то вот вам и ваши Лепажи в руки; только пули мы не из свинца, а из воска лить будем! Бейтесь за свою честь, но не взыщите с нас, если мы опять рассмешимся. Так что не искорени порок, а усмеши! Он сам собой искоренится.

Подарок для человечества, или Лекарство от поединков, Брошюра, изданная в Санкт-Петербурге в1826 году анонимным автором

Я не разглядел: пуля угодила графу Шереметьеву в живот или в грудь. Он три раза подпрыгнул, упал – и стал кататься по снегу от боли. Не безызвестный вам Катенин, друг стихотворца нашего Пушкина, подошел к раненому и спросил его: «Что, Вася? Репка?»

Письмо, автор и адресат неизвестны

Умри, Денис! Лучше не напишешь.

Кажется, слова Дениса Фонвизина о своей  пьесе «Недоросль» или слова Потемкина ДенисуФонвизину о той же самой пьесе

Ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!

А. С. Пушкин

Из всей мебели в комнате было всего лишь два кресла. Но и этого ему было довольно.

Да будь тут даже вместо кресел гвозди, вбитые в пол, он все равно бы ее выбрал. И, разумеется, не из-за стен-парусов выбрал, как думал князь Андрей. Дверь этой комнаты как раз была напротив двери в комнату Жаннет.

Одно кресло он поставил так, чтобы мог, сидя в нем, видеть дверь, а второе, чтобы можно было на него положить свои ноги, что он тотчас сделал, убедившись, что дверь хорошо видна – и ног его от двери не видно.

Сапоги свои, по своему обыкновению, снимать не стал. Босым бегать по княжескому дворцу, если что вдруг случится, не собирался – набегался в свое время по императорскому!

И когда в дверь любезно постучали, переменил положение ног.

Такого свойства стук, как правило, которое он вывел из своей практики, ничего хорошего не предвещал.

Спичек у него с собой не было. Не курил. Но в ногах у него было кресло, которым он, не вставая с места, мог бы опрокинуть дюжину непрошеных гостей, попытайся они вломиться без его приглашения к нему в комнату. Но когда дверь открылась, он увидел управляющего – и вернул положение ног в прежнее: положил каблук левого сапога на носок правого. И ему было досадно, что управляющий не может от двери видеть это непринужденное положение его сапог. Но управляющий был столь ловок и опытен, что ему не нужно было видеть это вовсе – и сказал насмешливо (Бутурлину) – и в тоже время серьезно (сапогам Бутурлина):

– Я к вам в качестве секунданта полковника Синякова.

– Я вас слушаю, – встал из кресла Бутурлин.

Неуважение к секунданту противника – это все равно, что неуважение к самому противнику. Сейчас для него полковник Синяков был не тем старичком-полковником, над которым можно было весело подшутить, а тем человеком, который завтра встанет у своего барьера, чтобы убить его, или ранить, или промахнуться, что было более всего вероятнее; а потом ждать ответного его выстрела. И все же Бутурлин не утерпел и сказал:

– Сесть не предлагаю. Сапогами запачкано. – Уж больно не понравились ему бакенбарды управляющего. Они были не в моде. Они войдут в моду при следующем императоре. Выскочек такого рода он на дух не переносил!

– Как вы это ловко сказали: сапогами запачкано, – похвалил его управляющий и небрежно махнул рукой: – Ничего. – И сел в кресло, в котором сидел до этого Бутурлин. – Я пока к вам без дуэльных церемоний. – И тут же вскочил – будто кресло и это было испачкано. – Да, лучше стоя!

– А не пойти ли вам лучше вон, господин секундант!