Фельдъегеря генералиссимуса

И Александр Васильевич Суворов в летящем своем победном порыве со стула своего привстал и руку свою призывно вытянул — чудо-богатырей своих в атаку штыковую поднимает.

Еще бы мгновение — и они, чудо-богатыри суворовские, на штыки управляющего подняли!

Но тут раздалось не раскатисто русское у-р-р-а-а-а, а раскатистый хохот Бутурлина.

Будто он бутылку шампанского откупорил, за один глоток ее выпил — и об пол разбил!

Управляющий даже вздрогнул и голову в плечи втянул — и вилку на тот же пол выронил.

Вилка с куском ростбифа шмякнулась на пол — и того эффекта, что произвел хохот Бутурлина, разумеется, не произвела. Всем показалось даже, что управляющий не вилку обронил, а подхихикнул Бутурлину гаденько и подленько.

А Бутурлин радостно и безудержно хохотал!

Наконец-то, по крайней мере, для него обед этот в обществе восковых фигур закончился.

Но он ошибался.

Первым обед должен был покинуть тринадцатый из приглашенных — тот, кто сидел на иудином стуле, т. е. управляющий. Так что Бутурлину пришлось задержаться.

За стол, правда, он не сел. Остался стоять за два шага до закрытых дверей.

Двери почему-то перед ним не распахнулись, а ведь именно на том самом паркетном квадрате стоял, который механизм в действие и приводил.

Видно, у этого механизма еще какой-то был секрет: не перед всеми двери без разбору открывать.

Наверное, был.

По крайней мере, часовые возле двери как стояли истуканами, так истуканами и продолжали стоять. Ни на мгновение не усомнились в крепости двери и умности механизма: и без них, часовых, неприятельского лазутчика не пропустят и не выпустят!

Не сомневался и старый князь (ему ли сомневаться!) — и уже не смотрел на Бутурлина. Подождал, когда Бутурлин нахохочется, и сказал управляющему:

— А вы свободны!

— В каком смысле свободен, ваша светлость? — спросил управляющий и улыбнулся, словно старый князь пригласил его поиграть в слова, и он не прочь, но прежде надо бы договориться, как понимать то или иное слово — ведь у некоторых столько смыслов, что все и не упомнишь. А взгляд его от взгляда княжеского ртутью юркнул под стол, и сам он был готов за взглядом туда же ртутью по стулу соскользнуть — и по паркету прямо к ногам княжеским ртутным шариком подкатиться.

— В трибунальном, — ответил старый князь — и поверг в восковое изумление управляющего.

Превратил все-таки и его, ртуть бездушную, в восковую фигуру.

В таком, трибунальном, смысле слово «свободен» он еще не знал.

— Христофор Карлович, примите у него отчет дел его и воздайте по заслугам… Ступай вон! — это крикнул он уже управляющему, и тот встал из-за стола, прошел мимо Бутурлина.

Двери перед ним распахнулись!

Глава семнадцатая

И не успели двери за управляющим сомкнуться, как возле Бутурлина возник сказочно Христофор Карлович.

Будто возле него всегда находился, но до поры до времени глаза его от себе отводил — как они, сказочники, это умеют, — а вот захотел ты меня о чем-то спросить — и вот он я — спрашивай.

И Бутурлин, разумеется, спросил. Как не спросить, раз кругом такие чудеса сказочные!

Что спросил, вы узнаете в следующей главе. И в той же главе открою я вам глаза, как это принято говорить, на Бутурлина, заодно и на Жаннет. А то вон она как со старым князем любезничает — обвораживает!

Глава восемнадцатая

Разобрал головоломку –

Не могу ее сложить.

Подскажи хоть ты потомку,

Как на свете надо жить…

Арсений Тарковский

Им нельзя без умолчаний

Век свой до конца прожить,

Ну а нам без примечаний,

Чтобы век их тот сложить!

И тем не менее — без примечаний будет эта глава. И в дальнейшем я попробую без них обойтись. Сам не люблю их. С ритма чтения сбивают — и с толку.

Честно скажу, что последнее свойство примечаний беспощадно использовал, но не с целью читателя в мистификацию историческую ввергнуть (читателя нашего никуда теперь не ввергнешь! — да и сотовый телефон всегда под рукой (как раньше энциклопедия) — враз можно исторические справки навести), — а жанр у моего романа просто такой (детективный) — и прежде чем что-то распутывать, надо напутать, и чем больше путаницы — тем лучше.

Но время теперь пришло распутывать, так что без примечаний и умолчаний!

Но вот ведь какой парадокс. Эта глава у меня сама по себе — одним большим примечанием к предыдущим главам и будет.

Итак!

Между Торжком и Выдропужском в декабре 1804 года бесследно пропало двадцать пять русских фельдъегерей — факт невероятный в истории России — и невозможный.

А вот все-таки пропали.