Фельдмаршал должен умереть

– И даже малиново-жасминным привкусом? Поди ж ты. Сами пробовали? – попытался изобразить саркастическую ухмылку на своём лице «герой Африки».

– Причем дважды, – не растерявшись, в тон ему ответил Бургдорф. – Лично испытывал.

– Ну что ж, будем считать, что решение принято. Извините, господа, придется вас покинуть, – едва слышно проговорил Лис Пустыни. – В такой ситуации сводить счёты с жизнью лучше наедине с самим собой.

– Нет, фельдмаршал.

– Что значит «нет»? Ни консультанты, ни зрители мне не нужны.

– И всё же вам не следует оставлять машину. Это должно произойти сейчас и прямо здесь, чтобы потом нам не пришлось подтаскивать вас к машине. К тому же свидетелями этой сцены не должны становиться солдаты из нашего сопровождения. Лишние свидетели нам и в самом деле не нужны.

– Тогда выйдите вы.

В машине воцарилось неловкое молчание.

– Я, пожалуй, оставлю вас, – то ли из уважения к фельдмаршалу, то ли просто опасаясь за свои нервы, проговорил водитель и, не дожидаясь разрешения генералов, поспешно выбрался из «мерседеса». Бургдорф и Майзель проводил его взглядами, а затем вопросительно переглянулись.

– Только в нашем присутствии, – с непонятным упорством настоял Бургдорф. – Мы двигались по шоссе, неожиданно вам стало плохо… Причем происходило всё это в нашем присутствии. Такова легенда. Германцам это будет преподнесено как смерть от сердечного приступа.

– Такое случается, – не из ехидства, а исключительно из-за своей растерянности заверил будущего самоубийцу Майзель. – Даже среди военных. Недавно был такой случай: один офицер…

– Да замолчите вы когда-нибудь, Майзель? – буквально прорычал личный адъютант фюрера. – Вашу историю мы выслушаем потом.

– Прошу прощения, фельдмаршал, – растерянно и покаянно пробормотал Майзель.

– Вот именно, – заключил Бургдорф. – Пока что говорю только я. Эта ампула, фельдмаршал Роммель, предназначена для вас. По личному приказу фюрера. Кстати, точно такие же ампулы постоянно носят с собой Шелленберг и Кальтенбруннер. Возможно, еще кое-кто из высшего руководства рейха, но эти два генерала СС – точно.

– Хотите сказать, что мне следует присоединиться к их компании прямо сейчас? – собрал остатки своей иронии Роммель.

– Хочу предупредить, что отказ принять содержимое этой ампулы будет расценен фюрером как отказ от исполнения приказа.

– Так это еще и приказ фюрера? Надеюсь, он и сам не забыл обзавестись подобным сувениром смерти?

– Решения фюрера обсуждению не подлежат. После приёма ампулы вы будете доставлены в ближайший военный госпиталь. Мы уже выяснили, где он находится. О соответствующем заключении медиков я позабочусь.

– Не сомневайтесь, фельдмаршал, мы позаботимся, – пробормотал Майзель, почти с ужасом наблюдая за тем, как решительно Роммель взял предложенную ему ампулу и стал рассматривать её на свет. – Обязательно позаботимся.

– Будьте вы все прокляты, – глухим, сдавленным голосом, словно только что вырвался из висельничной петли Плетцензее, проговорил Роммель. – Или, может, я несправедлив?

– Высшая справедливость здесь, в этом божественном сосуде, – ткнул Бургдорф пальцем в ампулу с цианистым калием. – Она – в малиново-жасминном привкусе вечной свободы.

– Ты, конечно, ловок, Бургдорф[29]. Фюрер знал, кого присылать, – хищно прищурился Роммель и, помедлив еще несколько секунд, решительно втиснул ампулу в просвет между зубами.

– Прощайте, фельдмаршал Роммель, – чётко, почти по складам произнёс генерал Бургдорф. – Всё остальное в этом мире вас уже не касается.

Ампулу Лис Пустыни раскусил, почти не колеблясь, с убежденностью самурая, с вызовом и полнейшим презрением, глядя прямо в глаза своему палачу. Он умирал так, как и должен умирать фельдмаршал Роммель, множество раз смотревший в глаза смерти, и чье имя уже навечно вписано в историю Европы, независимо от того, что по этому поводу думают господа из Суда чести, фюрер, все его приближённые и адъютанты.

«Счастлив тот, кто отрёкся от мира раньше, чем мир от него!», – последняя мысль, пронзившая сознание умирающего фельдмаршала. Он не просто запомнил эту мудрость другого полководца, Тимура, но и припас её для себя. Причем припас давно, именно для того случая, когда придётся делать выбор между смертью и пленом, между мучительной раной, тяжёлой болезнью – и смертью… То есть, когда придется делать выбор, осознавая, что никакого выбора судьба тебе уже не оставила, что и ему тоже пришла пора стать на Тропу Самоубийц, начинающуюся и заканчивающуюся у подножия усыпальниц великих предков.– «Счастлив тот, кто отрекся от мира…».

39

Солнце над Генуэзским заливом восходило, как всегда, чистое и невинное, словно христианские проповеди престарелой грешницы. Оно не имело никакого отношения к тому, что происходило в окрестностях виллы «Орнезия» в эту ночь, как и ко всему тому, что происходило в этом мире. Озаряя небесными лучами мёртвых и согревая живых, одним оно дарило благодушное забвение, другим – столь же благодушную надежду.