Фельдмаршал И.Ф. Паскевич и русская стратегия в 1848-1856 гг.

Обладавший огромной властью и практически неограниченным доверием Николая I, властный, резкий, вспыльчивый, но одновременно отходчивый «отец-командир» далеко не всегда считал нужным сдерживаться в присутствии подчиненных. «Воевода русских сил, – рассуждал современник, передавая настроения наиболее остро критиковавших фельдмаршала офицеров штаба армии, – и в мирное спокойное время при случаях, для него неприятных, особенно при личных противоречиях, оказывал самодурство, а в продолжение Венгерской войны он просто-напросто был ужасен в своей раздражительности и почтен титулом б… с…»[420].

Во время Венгерского похода 1849 г. генерал-квартирмейстера Действующей армии Р. К. Фрейтага, в прошлом блестящего кавказского генерала и героя Даргинской экспедиции 1845 г., Паскевич обозвал дураком. Однако затем настоял на награждении его орденом Св. Георгия 3-й степени, хотя, по признанию самого Фрейтага, он не совершал в Венгрии ничего такого, за что мог бы получить столь высокую награду. Паскевич объяснил, что Фрейтаг получил ее «за бывшие подвиги на Кавказе, достойные сего ордена, к коему граф Воронцов должен был его тогда же представить, но не представил»[421]. А когда Фрейтаг вскоре неожиданно заболел и умер, Паскевич, по свидетельству П. К. Менькова, тяжело и искренне горевал.

Представляется, что прав был подполковник Генерального штаба П.К. Меньков, состоявший по особым поручениям при штабе Действующей армии, когда уподобил своего грозного начальника русскому барину, готовому казнить и миловать по своему произволу. Меньков на страницах своего дневника достаточно много размышлял о фельдмаршале. Он находил, что Паскевич «отличался необыкновенным самолюбием, недоверчивостью и какой-то странной боязнью, что его не вполне ценят, уважают только из страха к его могуществу, что его не любят, и каждый даже близкий к нему человек если не явно, то внутренне над ним посмеивается. Эта мысль постоянно его мучила, а потому, зная эту болезнь, во всех отношениях с ним необходима была крайняя осмотрительность; каждое слово и действие приходилось обдумывать и взвешивать»[422].

Однажды в ходе совместной поездки с фельдмаршалом Меньков неосторожно позволил себе улыбнуться в ответ на очередной хвастливый рассказ о гениальных военных соображениях Паскевича в Персидском походе. «Варшавский Архистратиг» рассвирепел и высадил его из экипажа прямо на дорогу[423]. Однако тот же Паскевич, помня о трудном материальном положении Менькова, постоянно помогал ему деньгами[424].

Странную готовность фельдмаршала подозревать в собеседнике скрытую насмешку или недостаточное к нему почтение отмечал и В. А. Докудовский, правитель канцелярии начальника штаба Действующей армии князя М. Д. Горчакова, впоследствии служивший в Польше в аудиториате[425].

Скромность явно не относилась к числу добродетелей князя Варшавского. Генерал-адъютант Д.Е. Остен-Сакен однажды рассказывал А.Я. Стороженко, что «раз он представлял по должности начальника штаба фельдмаршалу о храбрости войск и об отличии офицеров Кавказского корпуса». Фельдмаршалу это не понравилось, он оборвал Остен-Сакена и сказал ему при этом: «Что вы хвастаете с вашими войсками? Мне, сударь, дай жидов в команду, и я побью с ними турок!»[426] Сам же Паскевич спустя много лет объяснял свой резкий ответ необходимостью изменить тон суждений Остен-Сакена, «весьма часто неуместных и всегда ненужных»[427].

Сосланный на Кавказ А. С. Гангеблов вспоминал командующего: «Генерал, еще молодой, но приобретший громкую известность как один из богатырей Отечественной войны, отменно скромный, даже молчаливый, что отражалось во всей его прекрасной наружности, всем этим Паскевич привлекал к себе симпатии войска и общества. Но после своих успехов в Персии он стал совсем иной: со своими штабными он сделался суров, требователен, раздражителен, подозревал против себя интриги, а в ком видел своего врага, того не щадил и пятнал во всеуслышание».

После окончания похода 1829 г. на торжественном собрании в Тифлисе в присутствии ряда генералов и представителей дипломатического корпуса Паскевич зачитывал официальную реляцию кампании. «В этой речи, – утверждал Гангеблов, – перечислено было множество имен великих полководцев, начиная Александром Македонским и кончая Наполеоном. При этом оратор долго останавливался на генерале Бонапарте, египетская экспедиция которого далеко не выдерживает, по его словам, сравнения с его последней кампанией, и это тем более, что ему приходилось бороться с величайшими затруднениями по части продовольствия войск, тогда как генералу Бонапарту операции эти давались легко морским путем; словом сказать, фельдмаршал только что не прямо провозгласил себя первым полководцем всех веков». Присутствовавший при этом французский консул Гамба, как и полагается дипломату, «слушал с почтительным вниманием, но не без тонкой иронии в чертах лица, чего оратор в жару повествования не замечал»[428].