Фельдмаршал в бубенцах

Ему никогда не снилось таких снов. И он точно знал, что ее не должно здесь быть. Однако недавние ушибы не перестали болеть, и в комнате раздражающе пахло оружейной смазкой от вычищенного мушкета, и ставня поскрипывала, колеблемая вечерним бризом. А значит, все было наяву, и случилось что-то совершенно немыслимое. Наверное, нужно было спешить. Нужно было думать и принимать решения. Но он просто продолжал стоять на месте, бездумно сминая ладонью шелестящий велон, прижимаясь щекой к ее виску и медленно, словно раскаленный пар, вдыхая смесь ладана и щелока, настоянную на особенном горьковатом запахе, принадлежащем только ей.

А Паолина лишь чувствовала, как отчаянно она устала. От мира, от людей, от всего, что происходит за пределами этой темной каморки. Впервые за много недель ей было спокойно и бестревожно, и отчего-то казалось, что только так и должно быть. Что именно ради этого убежища она и искала своего Лукавого: странного, непредсказуемого и совершенно надежного.

Вдруг где-то совсем близко хлопнула дверь. Паолина отпрянула, вырываясь из рук Пеппо и озираясь, будто ненароком заснула на проповеди. Оружейник вздохнул и сжал руками голову.

— Прости, — проговорил он уже почти обычным тоном, — я… наверное, должен что-то сказать… или сделать… или спросить. Но я не знаю, что именно. Ты здесь, значит, что-то случилось. А я…

Подросток осекся и замолчал, чувствуя, как пугливо-теплый взгляд мотыльком касается исцарапанного лица, и инстинктивно замирая, чтобы не спугнуть его. А мотылек стал настойчивей. Хрупкие крылья защекотали глаза, ища отклик. Не нашли, будто побившись в темные окна.

— Пеппо, не молчи! — Голос Паолины прозвучал с беззащитной настойчивостью. — Я столько искала тебя. Мне столько нужно тебе объяснить. И я совсем не знаю, что будет дальше. Просто не молчи. От этого… все не так…

Лицо оружейника, полускрытое тьмой, дрогнуло.

— Погоди… — отозвался он, — здесь, наверное, темно, как в погребе.

Он быстро подошел к окну и распахнул ставни. Розовато-оранжевый свет солнца залил комнату, и Паолина ощутила, как внутри разжался какой-то намертво сжатый кулак. Мир, только что тесный и едва вмещавший их двоих, раздвинулся, и дышать стало легче. А Пеппо сокрушенно покачал головой:

— Не стоило у всех на глазах уводить тебя в свою нору. Вся эта орава внизу уже наверняка пьет за мое здоровье. Прости меня.

Но девушка только устало отмахнулась:

— Пусть их. Я так устала сегодня от людей. От их взглядов, болтовни и расспросов. А здесь так тихо и хорошо.

Она снова несмело огляделась. В крохотной каморке царил аскетический порядок. Ровно застеленная койка. Два арбалета у стены. На чистом столе — открытый ящик с инструментами, разложенными с военной точностью, кувшин, чернильница и корзинка. Библия на подоконнике.

Девушка неловко пожала плечами:

— Ты так аккуратен. Сестра Юлиана была бы от тебя без ума.

Простая будничная фраза расколола застывший в комнате стеклянный морок, и Пеппо смущенно улыбнулся:

— Это единственный для меня способ сразу находить нужные вещи. — Он перевел дыхание и шагнул к девушке. — Паолина… Я не знаю, как правильно, а потому сделаю, как умею. Я совершенно ошалел от твоего прихода, потому кажусь таким ослом. Но я сейчас выслушаю все, что ты скажешь, и не буду перебивать. Только сначала… сначала скажи, ты сердишься на меня за тот… случай? Я толком ни о чем не успел тогда подумать. Кроме того, что нужно отвадить от тебя того су… того мерзавца. Это потом уже я сообразил, что тебе придется вытерпеть от сестер за мою выходку.

Девушка закусила губу, в этот миг недостойно радуясь, что слепота не позволяет оружейнику увидеть ее глупо зардевшееся лицо. Но на этот вопрос ей не пришлось долго искать ответ.

— Пеппо, — негромко начала она, — все, что мне наговорила сестра Фелиция, она рада повторять от рассвета и до заката. Меня оградили от посетителей, перевели в другое крыло и учат медицине. А ты стоишь передо мной с разбитым лицом и спрашиваешь, не сержусь ли я? Ты прикрыл меня собой, и, если бы я после этого еще и сердилась — я бы просто не стоила твоих усилий. А сейчас мне нужно многое тебе сказать. И времени у меня мало.

Пеппо поколебался, а потом кивнул:

— Я слушаю.

Паолина села к шаткому столу, набрала было воздуха, но, нахмурившись, вздохнула:

— Прости, если расскажу нескладно. Таддео был слаб и говорил сумбурно. Не знаю, все ли имена я запомнила как следует. Но он сказал, что ты поймешь. Словом, накануне того дня, что погиб граф… Витторе, кажется… Таддео ездил к барышнику. Его не было четыре дня, и вернулся он как раз после вечерней проповеди.

* * *

…Таддео откашлялся, потирая изувеченной рукой морщинистое горло: